Патентное права в России
План.
Введение…………………………………………………………
Глава 1.Развитие патентного права в середине XIX начале XX века (1830-е-1917-е гг.)................4
1.1.Становление патентного права в XVIII-первой четверти XIX вв.……………………................4
1.2.Высочайшее утвержденное Положение о привилегиях 1833 г……………………….................8
1.3.Всочайшее утвержденное мнение Государственного Совета об изменении порядка делопроизводства по выдаче привилегий на новые открытия и изобретения 1870 г…………….14
1.4.Высочайшее утвержденное Положение о привилегиях на изобретения и усовершенствования от 20 мая 1896 г…………………………………………………….……………………
1.5.Патентное право в 1912-1917 годах…………………………………………………......
Глава 2.Понятие, предмет и место патентного права в системе российского дореволюционного права…………………………………………………………………
2.1.Понятие патентного права…………………………………………………………………
2.2.Принципы патентного права…………………………………………………………………
2.3.Права и обязанности субъектов патентных правоотношений………………………………….28
2.4.Способы защиты патентных правоотношений…………………………………………
2.5.Место патентного права в дореволюционной системе права…………………………………..39
Заключение……………………………………………………
Список использованных нормативно-правовых актов……………………………..............
Список использованной литературы……………………………………………………
Введение.
Предметом данного исследования является патентное право, которое, в свою очередь, является институтом гражданского права, регулирующим правоотношения, связанные с творческой деятельностью в промышленности.
Патентное право России в течение своей истории прошло большой путь становления и развития. До сих пор этот путь остается слабо исследованным. С появлением патентного права в России девятнадцатого века в сферу защиты частных прав было внесено новое, не характерное для самодержавной страны начало.
Российское патентное право - один из самых молодых правовых институтов, но, тем не менее, за довольно короткое время были сформулированы его основные принципы.
Знание эволюции этого института необходимо для правильного понимания и правовой оценки его роли в эпоху становления России как правового государства.
Актуальность выбранной мною темы обуславливается тем, что в России на настоящее время практически отсутствуют работы, в которых бы комплексно исследовалась история патентного права, ведь существовало большое количество положительных моментов, которые могли бы быть применимы и сегодня.
Изучение патентного права является актуальным, в первую очередь, потому что в нашей стране изначально сложилось приниженное отношение к интеллектуальной собственности (следовательно, и к патентному праву). В условиях рыночной экономики возрастает ценность интеллектуальной собственности, а вместе с тем возрастает и значение патентного права. Чтобы грамотно определить перспективы правового регулирования данного института, необходимо знать его историю. Данная работа дает возможность ознакомиться с ней.
Целью работы является исследование отечественного патентного права середины XIX-начала XX вв., позволяющее на основе анализа нормативно-правовых актов того времени и научных работ определить тенденции становления и развития патентного права как института гражданского права в России в рассматриваемый период. В ходе работы необходимо также решить следующие задачи:
исследовать процесс формирования понятия «объект патентного права»;
рассмотреть развитие взглядов на сущность субъективного права на изобретение;
исследовать способы регулирования прав и обязанностей субъектов патентных правоотношений;
выявить принципы дореволюционного патентного права и определить его место в системе права.
Глава 1. Развитие патентного права в середине XIX начале XX века (1830-е-1917 гг.)
1.1 . Становление патентного права в XVIII-первой четверти XIX вв.
До Петра I в России не существовало никакого института похожего на современное патентное право.[1] Это является вполне естественным, так как промышленность доимператорской России только-только зарождалась. Все акты, приведенные в Полном собрании законов под общей рубрикой «Привилегии на промыслы, торговлю и изобретения в ремеслах и художествах» за период, предшествующий воцарению Петра I, представляют лишь грамоты на беспошлинную и свободную торговлю, выданные, в основном, иностранцам.[2]
Петр I с самого начала своего царствования был убежден в том, что прочным основанием для всех его реформ может быть благосостояние казны и государства в целом, которое будет основано, прежде всего, на всестороннем развитии промышленности. Полная же история петровских привилегий невозможна ввиду полного отсутствия сведений о том, как исполнялись на практике многочисленные указы, касавшиеся данного вопроса.
В начале XVIII века привилегии выдавались исключительно за «верную службу» государю, но уже довольно рано (по выражению А.А. Пиленко, в первой четверти XVIII столетия) появляются указания и на иную тенденцию: сущность даруемого исключительного права начинает приводиться в связь с характером оказанной услуги.[3] Еще позже, как отмечает в своей работе А.П. Колесников, вырабатывается убеждение, что «не всякая услуга, оказанная государству, может быть вознаграждаема именно путем выдачи привилегий».[4] В действительности, этим убеждением эволюция мотивировок не заканчивается - во второй четверти XVIII века появилось мнение, что из промышленных заслуг также не все должны быть вознаграждены именно путем привилегии.[5] Первым актом, в котором встречаются понятия изобретения и изобретательского права, является привилегия, выданная 13 декабря 1749 г. купцам Сухареву и Беляеву на заведение красочного завода[6]. Прошение Сухарева содержало в себе два принципа: 1) изобретатель имеет право на вознаграждение за потраченные им усилия; 2) этого вознаграждения изобретатель не может себе обеспечить иначе как при содействии государства, так как в противном случае его секрет может быть разглашен. Поэтому можно утверждать, что выдача данной привилегии на особых условиях является первым актом, содержащим в себе все основные начала формирования института патентного права.
Эволюция мотивировок позволяет сделать вывод, что русские привилегии начала XVIII в. были факультативны: правительство еще не окончательно выяснило вопрос, в каких случаях следует выдавать привилегии. В самом начале периода оно совершенно разбрасывается: привилегии выдавались и за взятие города, и за помощь патриархам, и за заведение аптеки.[7] В качестве примера такой привилегии можно привести выданную в 1701 г. привилегию Иоганну Григорию. Петр I попросил его построить в Новонемецкой слободе аптеку и наполнить ее соответствующими лекарствами. В вознаграждение за это, царь выдал ему жалованную грамоту, чтобы, кроме него в этой слободе никто не строил аптек и не продавал тайно лекарства из домов.[8]
Можно сказать, что в некотором смысле привилегии того времени являлись своего рода регистрацией юридических лиц, т.е. документом, подтверждающим право на осуществление определенной деятельности. Но затем умножающиеся монополии начинают оказывать вредное воздействие на народное хозяйство, мешая его развитию. Правительство тотчас же предприняло меры, чтобы, по возможности, ограничить выдачу монополий случаями «новоприисканного» товара.[9] Но понятие новоприисканного товара является понятием растяжимым: под него может подойти и овечья шерсть, и руда, и даже новый театр. Происходит новый процесс сужения монополий: новоприисканный товар заменяется более редко встречающимся понятием нового изобретения.[10]
Из вышесказанного можно сделать вывод, что изначально привилегия являлась эксклюзивным правом на что-либо, что никак не связано, к примеру, с патентованием в современном понимании.
С середины XVIII века можно наблюдать уже некоторую преемственность в формулировке привилегий. Это не мешает им, однако, быть строго факультативными, т.к. прецедентов было еще слишком мало, и новый проситель фактически не имел возможности сослаться на большое количество получивших защиту изобретателей.[11] Изобретатель все еще просит милости, а не своего права, а правительство все еще обсуждает вопросы о выдаче или невыдаче привилегий - с точки зрения целесообразности монополизировать данный продукт в пользу данного лица за данные заслуги. Доказательством этого может служить факт, что в период с 1797 по 1811 г. Правительство отказывает по высочайшему усмотрению в защите всем изобретателям без исключения: Екатерина II в конце своего царствования приняла явно враждебное отношение к монополистам, ее примеру последовали Павел I и Александр I (правда только в начале его царствования).[12] И, вследствие этого, в течение 14 лет русское правительство не выдало ни одной привилегии: факт этот исключительно факультативной защиты.
Издание первого в России общего закона о привилегиях на изобретения (Высочайший манифест от 17 июня 1812 г.) было вызвано тем обстоятельством, что в 1810 г. иностранцы Герен и Елглунд обратились с прошением на Высочайшее имя о даровании им привилегии на винокуренный прибор, изобретенный иностранцами Адамом и Бераром.[13] Высочайшим рескриптом на имя министра финансов, последовавшим 3 июля 1811 г., пожаловано было Герену и Елглунду исключительное право пользоваться обозначенным способом винокурения вплоть до 1 мая 1820 г.,- причем Комитету министров было поручено выставить условия пользования привилегией.[14] Дарование привилегии в такой странной форме являлось несомненной ошибкой, выяснившейся при обсуждении дела в Комитете министров: 15 ноября 1811 г. дело о привилегии Адама обсуждалось в комитете, причем государственный канцлер Румянцев высказался вообще против привилегии, но другие члены комитета справедливо возражали канцлеру, что, при всей правильности его рассуждений, они не могут быть распространены на данное дело, ввиду уже состоявшегося Высочайшего повеления.[15] Пять членов предложили запретить выдачу привилегии на будущее время, но оставить за компанией, в виде исключения, Высочайше дарованное ей право, четыре же члена полагали, что выдача привилегий иногда может быть полезна, но под непременным условием, что предварительно будут составлены точные о том правила.[16] Сперанский остался при особом мнении, т.к. был, плюс ко всему, знаком с зарубежной практикой.[17]
В связи с этим Александр I приказал ему приготовить по данному делу специальную докладную записку. Записка была составлена Сперанским и уже 8 мая 1812 г. в Государственный совет был внесен и рассмотрен приложенный к этой записке проект закона. Он был принят Государственным советом, утвержден Александром I и опубликован в виде «манифеста» от 17 июня 1812 г.[18]
Этим законом устанавливалась выдача привилегии через министра внутренних дел на собственные и ввозимые из-за границы изобретения на 3, 5 и 10 лет. Приоритет был установлен с момента выдачи привилегий, а не с момента подачи прошения, но с правом доказывать на суде факт, что изобретение создано ранее. Выданную привилегию можно было оспаривать в судебном порядке в случае отсутствия новизны. Пошлина за выданную привилегию взималась соответственно в 300, 500 и 1500 рублей. Опубликование описания должно было быть произведено самим изобретателем. Это постановление было введено Государственным советом, вопреки записке Сперанского, предлагавшего установить официальную публикацию.[19] Неудобства системы добровольной публикации скоро обнаружились,- и уже 4 августа 1814 г. министр внутренних дел Козодавлев представил в Государственный совет предложение о необходимости перейти к системе официальной публикации, т. е. вернуться к проекту Сперанского.[20] Составленное в этом смысле мнение Государственного совета было утверждено 19 октября 1814 г.[21]
Если не считать указанного закона 19 октября 1814 г. и закона 11 сентября 1812 г. о порядке уплаты пошлин, то можно сказать, что в области русского патентного права происходит затишье вплоть до начала 30-х гг. Затишье это было вызвано проблемой, с какой каемкой выдавать грамоты на привилегии. Один из рисунков, представленных Александру I, ему не понравился, второй так и не был рассмотрен им в силу занятости. Поскольку изобретателям необходимо было что-либо выдавать, Государственный Совет решил вручать временные грамоты (без рисунка) для обмена на постоянные после утверждения рисунка императором. Однако министр внутренних дел обратил внимание Государственного Совета на невозможность такого ведения делопроизводства, так как «возвращать из Америки патент, для перемены на другой, было бы крайне неудобно»[22]. Совет с этим замечанием согласился и предписал выдавать грамоты с простой черной линией по краям.
1.2. Высочайше утвержденное Положение о привилегиях 1833 г.
Уже в конце двадцатых годов стала серьезно сознаваться недостаточная полнота большинства положений Манифеста 1812 г., но только 29 сентября 1830 г. министру финансов было поручено, «сообразив правила в Высочайшем манифесте 1812 года ... постановленные,- с настоящим ходом и направлением у нас мануфактурной деятельности и успехами отечественной изобретательности», составить проект нового и «во всех отношениях удовлетворительного закона о привилегиях».[23] Особенное внимание было при этом обращено Государственным советом на то обстоятельство, что «в течение последних 20 лет фабричные и мануфактурные заведения наши, распространяясь с невероятной быстротой, получили выгодное направление при видимом усовершенствовании отечественных изделий» - и что поэтому «ныне уже с большею разборчивостью надлежит допускать разнородные монополии, тем паче когда на оные простирают домогательство лица, которым стоит только взять список изобретенного в чужих краях процесса, дабы получить привилегию»[24].
Основная мысль проекта, одобренного Государственным Советом в заседании 4 июня 1830 г., выражена в следующих позициях: не отрицая пользы привилегий вообще, «Совет не может, однако, не признать, что всякая привилегия есть некоторый род монополии, то и нужно соответствующими постановлениями отвратить вредные следствия оной, дабы извлечь из самой сей монополии, елико возможно, большую выгоду для общества и сохранить полную свободу изобретательным умам»[25]. В развитие этой мысли совет ввел целый ряд новых постановлений: 1) привилегии выдаются на более короткие сроки; 2) пошлины за них взимаются высокие; 3) привилегии не могут быть переуступаемы компаниям на акциях; 4) вводится обязательное эксплуатирование привилегий; 5) вводится предварительное рассмотрение изобретений; 6) не привилегируются «основные начала или действия без применения их к какому-либо искусственному предмету»; 7) привилегии не выдаются, если на одно и то же изобретение они будут испрашиваться разными лицами; «так как это доказывает известность предмета» и т. д.[26]
В конце 1830 г. данный проект был внесен в Государственный совет, но был возвращен министру финансов для дополнения его некоторыми постановлениями. В январе 1833 г. был внесен уже окончательный проект закона. Данный проект был утвержден 22 ноября 1833 г.[27]
По Положению 1833 г. недостаточно было сделать новое изобретение для того, чтобы получить патент. Необходимо было еще изобретать в том направлении, которое было покровительствуемо Правительством.[28] Только в этом случае давалась привилегия - во всех остальных в милости отказывали. Из этого основного положения вытекали важные юридические последствия: если изобретение признавалось новым, но вредным или неполезным для развития промышленности, то в выдаче привилегии отказывалось.[29] Можно было понимать факультативный принцип еще шире и выдавать (подобно тому, как это делалось в XVII и XVIII веках) привилегии даже в тех случаях, когда никакого изобретения не имелось, а была - по мнению Совета - лишь наличность пользы для промышленности.[30]
Установление действительной новизны изобретения являлось совершенно неисполнимым, поэтому составители Положения 1833 г. прибегли к средству, которое должно было заменить недостающую точность сведений о новых изобретениях: статья 183 гласила: «Если на один и тот же предмет испрашиваема будет привилегия разными лицами во время производства, то привилегия вовсе не дается (т. е. ни тому, ни другому)».[31]
Если произведенным рассмотрением устанавливалась новизна изобретения и его соответствие другим требованиям закона, Мануфактурный совет представлял Государственному совету заключение о возможности выдачи привилегии. Получив разрешение Государственного совета и верховной власти, министр финансов выдавал и производил законные публикации в ведомостях.[32] Если, наоборот, обнаруживалась неновизна изобретения, то в привилегии отказывалось, не делая никаких представлений Государственному Совету, а, просто предписывая «сообщить просителю доказательства, что описываемое им производство известно».[33] Однако простым отказом дело обычно не заканчивалось: в Положении была статья 182, позволяющая полагать, что просители могли тянуть свои дела неопределенное количество времени: «Получивший отказ в привилегии за неясность, неопределительность и неполноту представленного описания может представить вторично требуемые объяснения и дополнения».[34] Следовательно, стоило просителю представить новое описание – весь описанный механизм начинал действовать снова.
Кроме новизны Положение требовало от изобретения и других свойств: с одной стороны, чтобы изобретение не было «незначительным, не обещающим никакой существенной пользы, доказывающим единственно остроту ума», а с другой - чтобы оно «не могло обратиться во вред обществу или государственным доходам»[35], чтобы вообще от него «ожидалась польза» и чтобы в нем «не содержалось ничего вредного или опасного».[36]
Еще большее значение имел второй пункт, который нередко переходил в требование доказанной полезности. Нередко совет, прежде чем выдать привилегию, требовал произвести опыты для испытания пригодности изобретения: опыты эти производились «в большом виде, в присутствии комиссии»[37]. Если на основании этих опытов устанавливалось, что изобретение может быть опасно для лиц, пользующихся им, или для рабочих, изготовляющих его, то в выдаче привилегии, естественно, отказывалось. Из этого можно сделать вывод об учете законом общественных интересов.
Ввиду того, что выдача каждой привилегии совершалась законодательным путем, А.П. Плужник полагает, что «совет всегда смотрел на привилегии не как на исключительное право, а как на право эксплуатировать данное изобретение: Мануфактурный совет строго придерживался мнения, что получившему привилегию разрешено только лишь заниматься эксплуатацией данного продукта»[38]. Это подтверждается тем фактом, что Мануфактурный совет превращался в своего рода оценочно-испытательную комиссию, чтобы оценить пригодность изобретения для эксплуатации. Поэтому не выдана была привилегия на аппарат, «который, по мнению совета, мог быть причиной того, что целый поезд сойдет с рельсов»[39], или на судно лейтенанта Яковенка, «потому что оно может представить затруднение в управлении им и тем препятствовать свободному судоходству».[40] Эта точка зрения, безусловно, является ошибочной, т.к. привилегия удостоверяет в первую очередь то, что данный изобретатель может запретить другим лицам фабриковать данное изобретение, вопрос же о том, может ли сам изобретатель фабриковать, остается открытым и выдачей привилегий не разрешается. Это начало было ясно выражено в ст. 23 Положения 1896 г.[41] До указанного закона оно было попросту упущено из виду. Только этим можно, таким образом, объяснить, что привилегии не выдавались за вредные для рабочих технические процессы или что они выдавались с различными оговорками.
На точном основании статьи 126 привилегия – «акт, свидетельствующий, что описанное в оном изобретение было в свое время предъявлено правительству».[42] В этой же статье сказано, что «этот акт предоставляет такому лицу исключительное право пользоваться сделанным изобретением... то таким предоставлением ни в чем не изменяется сущность самого акта, однородного со всяким другим актом, свидетельствующим о какой-либо иной собственности». Сущность данной статьи сводится к тому, что изобретатель имел право на защиту, если его изобретение подпадало под условия, установленные законом, право это создавалось общим законом, а «привилегией» только подтверждалась его наличность. Из приведенного примера можно сделать вывод, что разбираемый период характеризовался, прежде всего, постоянным назреванием облигаторного принципа, который заключается в том, что выдача привилегий становится обыденным процессом, который должен совершаться механически по установленному в законе образцу. Сам период заканчивается одновременно с уничтожением понятия привилегии-милости.
Механизм выдачи привилегий работал несколько иначе, чем в настоящее время, и главной отличительной чертой делопроизводства была следующая: прежде всего, выдача привилегий не была сосредоточена в одном учреждении, а, как отмечает в своей работе А.А. Пиленко, «была разбросана по разным министерствам».[43] Привилегии выдавались частью от Министерства внутренних дел, частью от Министерства финансов, и, наконец, частью от Департамента земледелия и сельской промышленности. Такой порядок был связан с большими неудобствами как для самих выдающих привилегии учреждений, так и для просителей. Учреждения постоянно спорили между собой о пределах компетенции, хотя подробное исчисление предметов, отнесенных к ведению Министерства Государственных Имуществ, и было сделано еще в 1841 г., но уже в 1852 г. пришлось список переделывать снова, причем сам Мануфактурный совет в журнале своем признал, что «решительно невозможно разграничить предметы с такой определенностью, чтобы впредь не встретилось недоразумений»[44]. Неопределенностью компетенции пользовались нередко ловкие люди, и случалось, что проситель, которому дважды было отказано, к примеру, в Министерстве финансов в привилегии на «насос», обращал его в «насос для сельского хозяйства и других целей» и получал привилегию в Министерстве государственных имуществ.[45] Отличительным признаком было также то обстоятельство, что ни для одного из перечисленных учреждений выдача привилегии не являлась главной обязанностью.
В состав Мануфактурного совета входило 24 члена, избираемых преимущественно из фабрикантов и торговцев. Лица эти почти все были обременены собственными занятиями и, можно предположить, что именно поэтому не могли уделять достаточно времени заседаниям совета. К тому же не больше одной пятой из их числа имели специальную техническую подготовку. Совет собирался на 25 заседаний в год и, при всей спешности рассмотрения, не успевал рассмотреть в год больше 600 дел, так что ежегодно откладывалось200-300 дел.[46] Прямым результатом всего этого являлась невероятная медленность делопроизводства, не обеспечивающая к тому же и добросовестности результатов. Дела лежали по 3-4 года, а потом решались кое-как.[47]
Что касается вопросов внутреннего делопроизводства, то только в последние годы, как отмечает В.И. Афанасьева, «действия Положения 1833 г. были созданы пять должностей специалистов-экспертов, ранее же рассмотрение производилось исключительно путем истребования «заключений» от подходящих по специальности учреждений, которые тянули рассмотрение дел, а потом благополучно отписывались»[48]. Особо строгого выбора, кому посылать на заключение, не делалось: сносились с ремесленной управой, с Академией наук, с департаментом «разных податей и сборов», со штабом корпуса горных инженеров, а то и с комитетом сахароваров при Московском обществе сельского хозяйства. Гарантий такое рассмотрение, конечно, не давало никаких: точность его была высокосомнительна, а однообразие и вовсе отсутствовало.
На изобретения, «уже известные в чужих землях без привилегии и даже описанные», все-таки выдавались иногда привилегии (вводные привилегии), «только в виде изъятия, по особому уважению правительства к ожидаемой от этого пользе и потребным на введение издержкам»[49], и на сокращенный срок: не свыше шести лет[50]. Эти привилегии, выдававшиеся на заведомо чужие изобретения, представляют одно из наиболее типичных отличий разбираемого периода и вполне согласованы с «милостивым» характером патентного права. Первому встречному дозволялось выписать иностранную Pаtеntschrift и просить себе за чужое изобретение монополии в России как вознаграждения за «свои» труды.[51] Что касается дел совета, то, по выражению А.А. Пиленко, «они представляют борьбу против института вводных привилегий, от выдачи которых совет старался уклониться».[52] В тех случаях, когда вводная привилегия все-таки выдавалась, ее часто окружали ограничениями, например, «чтобы такая привилегия не мешала фабрикантам, уже введшим данную машину в России или уже решившим ее ввести, впредь пользоваться данным изобретением»[53]. Очень часто приходилось просителям представлять удостоверения, что они приобрели от изобретателя право испросить привилегию в России на данное изобретение. Вообще же вводным привилегиям оказывалось всяческое притеснение: если, например, на одну и ту же машину два лица просили привилегию - один как на собственное изобретение, а другой как на введение, то ст. 183 (предписывающая из двух одновременных просителей отказывать обоим) не применялась, а привилегия выдавалась подлинному изобретателю беспрепятственно.[54] В этом состояла защита собственной промышленности от недобросовестных просителей.
Объектом права являлось новое изобретение. Понятие это не было специально определено, как, впрочем, и в Манифесте 1812 г. Но из сопоставления нескольких отдельных статей Положения можно составить следующую конструкцию данного понятия: изобретение не считается новым, если оно к моменту обсуждения дела в Совете «уже описано или вошло где-нибудь в употребление»[55]. Впрочем, ст. 197, п. 2 и 3, заключает в себе некоторое дополнение этой конструкции: пункт 2 ст. 197 говорит об изобретениях, которые «до поступления просьбы о привилегии были уже введены в Российской империи или известны из описаний», а пункт 3 не говорит ни о подаче прошения, ни об обсуждении, а высказывается об изобретениях, которые «находились уже где-нибудь в употреблении и без привилегии»[56]. Из сопоставления этих трех пунктов следует, что закон определял новизну по моменту подачи и требовал, чтобы изобретение не было известно ни из опубликованных описаний, ни из введенных в употребление экземпляров его; но при этом введение в употребление в России было абсолютно препятствием для выдачи привилегии, а введение за границей только в том случае, если оно не было удостоено иностранной привилегией.[57]
Положение 1833 г. продолжало действовать до 1 июля 1896 г., кроме положений, посвященных делопроизводству.
1.3. Высочайше утвержденное мнение Государственного совета об изменении порядка делопроизводства по выдаче привилегий на новые открытия и изобретения 1870г.
Историческое значение Закона 1870 г. порой изображалось его современниками неверно[58]: ему придавали значение простого делопроизводственного закона: до 1870 г. выдавал привилегии Государственный совет (хотя на самом деле выдача была разбросана по многим министерствам и департаментам), а с 1870 г. привилегии стали выдаваться «упрощенным порядком», за подписанием одного министра финансов. В подтверждении этого можно привести соответствующее дело Государственного совета[59], в котором два мнения (за и против отмены Высочайшей санкции) изложены в подробностях. Вопрос о совершившейся эволюции права изобретателя был оставлен в тени. Можно предположить, что они подробно не рассматривали данный вопрос, ввиду того, что не могли осознать до конца всей важности принимаемого ими акта. Однако, как отмечает А.А. Пиленко, «совершенно ясно, что в 1870 г. в России была произведена коренная ломка системы патентного права, ведь именно благодаря Закону 30 марта 1870 г. выдача привилегий превращается в деятельность административного органа».[60] Это сделалось возможным только в тот момент, когда было признано, что изобретатель имеет право на патент, и что патент является только документом, констатирующим наличность этих условий. Такое констатирование могло быть, конечно, произведено всяким органом управления: нужно было только вовремя отказаться от мнения, что выдача патента связана с оказанием особого благодеяния, принадлежащего к числу функций верховной власти.
Первое представление будущего закона министром финансов Рейтерна (от 4 ноября 1868 г.) было возвращено ему в ноябре того же года «для сношения с II Отделом Собственной Его Величества канцелярии» по вопросу о том, не потребует ли этот новый порядок делопроизводства изменения ст. 71 Основных законов: «Привилегии, дарованные верховной Самодержавной властью частным лицам или обществам, изъемлют их от действия общих законов по тем предметам, на которые в тех привилегиях содержатся точные постановления».[61]
Только через год министру финансов удалось сделать более успешное представление (16 октября 1869 г.). В этом представлении было указано, что Собственная Его Величества канцелярия «не могла не согласиться с доводами министра финансов о неудобстве существующего сложного порядка рассмотрения дел о привилегиях».[62] Несмотря на это в канцелярии все-таки образовалось два абсолютно противоположных мнения по вопросу о том, можно ли позволить министру финансов выдавать привилегии собственной властью, без Высочайшей санкции. Необходимо отметить, что первое мнение (за сохранение верховной санкции) опиралось преимущественно на соображение, «что привилегией даруется частному лицу исключительное право на действие, не допускаемое общими законами. Никто, например, не может препятствовать собственнику делать из вещей, ему принадлежащих, то или другое употребление, но, в силу данной какому-либо лицу привилегии на изобретение, это лицо получает право воспрещать другим, в известный период времени, заниматься исключительно ему предоставленным изготовлением известных предметов».[63] Такое право может, будто бы, быть даровано только верховной властью. Второе мнение (за отмену санкции) было аргументировано так: «привилегия», в смысле Положения 1833 г., есть просто неудачно выбранный термин: «Эта так называемая привилегия есть, на точном основании ст. 126, не что иное, как акт, свидетельствующий, что описанное в оном изобретение было в свое время предъявлено правительству. Если в этой же статье сказано, что этот акт предоставляет такому лицу исключительное право пользоваться сделанным изобретением... то таким предоставлением ни в чем не изменяется сущность самого акта, однородного со всяким другим актом, свидетельствующим о какой-либо иной собственности».[64]
