Творчество Цветаевой
Введение
Русская литература «серебряного века» - это огромный пласт как в русской, так и в мировой культуре. Анализировать произведения той эпохи можно бесконечно, так же как и рассматривать поэтов и писателей, ведь каждый из них оставил свой неизгладимый след в нашей истории, часть своей души.
Одной из наиболее выдающихся личностей стала Марина Цветаева. Трагичность ее судьбы, глубина ее стихов заставляют вновь и вновь возвращаться к ее творчеству. Это и стало одним из основных критериев выбора темы для моей курсовой работы «Поэты и поэзия в творчестве М.И. Цветаевой».
В рабочей тетради Цветаевой за 1940–1941 годы есть перевод стихотворения Герша Вебера, строки которого удивительно созвучны ее личной и поэтической судьбе.
На трудных тропах бытия
Мой спутник - молодость моя.
Бегут как дети по бокам,
Ум с глупостью, в середке - сам.
А впереди - крылатый взмах:
Любовь на золотых крылах.
А этот шелест за спиной -
То поступь Вечности за мной.
«Поступь Вечности»
Как часто имя великого писателя окружено легендой. Существует легенда и о Марине Цветаевой как поэтессе сугубо камерной, интимной, далекой от глобальных проблем своего времени. До самых последних лет произведения Марины Ивановны, так или иначе связанные с важнейшими событиями века, практически не были известны российскому читателю. К концу 80-х годов уже довольно многочисленные «Сочинения» и «Избранные» давали неполную, а потому неизбежно искаженную картину ее творчества. Цветаева принадлежит к тем художникам, чей вклад в мировую литературу еще предстоит оценить во всей полноте не только читателям, но и исследователям.
Именно поэтому актуальность выбранной тему курсовой работы является вполне очевидной.
Проанализировать и сравнить ранее проведенные исследования творчества Марины Цветаевой, выявить неточности и разночтения является одной из основных задач при выполнении работы.
Рассмотреть тему поэта в трех ракурсах: общие постулаты о поэте, выводимые поэтессой, отношение к поэтам-современникам и отклик на их вклад в литературу и, наконец, самоанализ Марины Цветаевой, оценка себя как поэта своего века, оценка собственного творчества.
Слова, когда-то сказанные Цветаевой о Владимире Маяковском, можно с полным основанием отнести к ней самой: «...своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго еще нас будет ждать» (статья «Эпос и лирика современной России». 1932).
Мощь творчества Марины
Цветаевой, масштабность ее дарования,
вернее сказать, гениальности только начинают
осознаваться по-настоящему. Ныне открываются
широкие возможности для
Жизнь и творчество М.И. Цветаевой
Марина Цветаева родилась 26 сентября 1892 года в семье Ивана Владимировича Цветаева и Марии Александровны Мейн.
Это были высококультурные люди, преданные интересам науки и искусства. Отец – Иван Владимирович, профессор МГУ, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем знаменитого Музея изящных искусств (ныне – Государственный музей изобразительных искусств им. А.С. Пушкина – один из лучших музеев Москвы). У входа в это здание и сейчас висит мемориальная доска в его честь, как основателя, собирателя и долголетнего хранителя имеющихся в музейных стенах ценностей.
Мать происходила из
обрусевшей польско-немецкой семьи, была
натурой художественно
Эти сведения о родителях Цветаевой объясняют и блестящее образование, которое она получила, и ее талант, но ничего не говорят о происхождении драматических коллизий в ее творчестве.
Очень важно понять, что Цветаева родилась в семье не очень счастливой. И отец, и мать ее были каждый по-своему глубоко несчастными людьми, и это чувствовали дети.
Отец, будучи уже немолодым человеком, похоронил горячо любимую жену, от которой остались дочь и сын и женился вторично, продолжая любить ушедшую. М.А. Мейн, будучи в два раза моложе И.В.Цветаева, вышла замуж за последнего «с прямой целью заменить мать его осиротевшим детям – Валерии восьми лет и Андрею – одного года...». «Мама и папа были люди совершенно непохожие, – писала М.Цветаева. – У каждого своя рана в сердце. У мамы – музыка, стихи, тоска, у папы – наука. Жизни шли рядом, не сливаясь». Общее ощущение неустроенности, витавшее в доме Цветаевых, надо думать, оказало гнетущее влияние на психику детей.
О матери сама Цветаева писала: «Мама была единственной дочерью. Мать ее... умерла 26-ти лет. Дедушка всю свою жизнь посвятил маме, оставшейся после матери крошечным ребенком. Мамина жизнь шла между дедушкой и швейцаркой-гувернанткой, – замкнутая, фантастическая, болезненная, недетская, книжная жизнь...
Гордость, часто принимаемая за сухость, стыдливость, сдержанность, неласковость (внешняя), безумие в музыке, тоска.
Мама умерла тридцати семи лет, неудовлетворенная, не примиренная, не позвав священника, хотя явно ничего не отрицала и даже любила обряды.
Ее измученная душа живет в нас, – только мы открываем то, что она скрывала. Ее мятеж, ее безумие, ее жажда дошли в нас до крика».
Благополучие окончательно покинуло семью Цветаевых, когда Марине исполнилось 10 лет. Мать Цветаевой заболела чахоткой; ее здоровье требовало теплого, мягкого климата и с осени 1902 года Мария Александровна с дочерьми уехала за границу. Она лечилась в Италии, Швейцарии, Германии; Марина и Ася жили и учились в тамошних частных пансионах, редко видя мать. Отец разрывался между Москвой и заграницей. По сути, Марина и Ася росли без родителей, так как. дети съезжались с родителями только во время каникул.
В 1906 году, летом, мать умерла. Осенью того же года Марина по собственной воле уходит из дома и живет в интернате при Московской частной гимназии. Она не может жить в стенах осиротевшего родительского дома, где появлялась лишь в конце недели.
В это время Марина беспорядочно читает книги и живет жизнью их героев. Особой любовью Марины пользовался Наполеон.
Из-за Наполеона произошло столкновение Цветаевой с отцом. Иван Владимирович, войдя однажды в комнату дочери, увидел, что у нее в киоте вместо иконы – портрет Наполеона. Отец потребовал прекратить бесчинство и повесить икону на причитающееся для нее место, а дочь, не умея иначе защитить своего кумира, схватила тяжелый подсвечник, показывая тем самым, что свои убеждения готова защищать любой ценой. В связи с этим случаем и с тем, что мы знаем о трагическом конце Цветаевой, вспоминается рассказ ее старшей сестры Валерии, как к ней, уже не жившей в родном доме, приехал отец, привезя с собой икону, молоток и гвозди. Она запротестовала: «Не надо! Пожалуйста, не надо!» Иван Владимирович ответил: «Делай как хочешь. Только помни, что те, кто ни во что не верят, в тяжелую минуту кончают самоубийством».
Марина Ивановна Цветаева заявила о себе в литературе в 1910 г., когда, еще будучи гимназисткой, издала на собственные средства небольшим тиражом книжку стихов «Вечерний альбом». А. Блок считал 1910 г., год смерти В. Комиссаржевской и Л. Толстого, знаменательным для русской литературы. Действительно, в последующий период в ее среде стали заметны новые явления: кризис и попытки его преодоления в движении символистов, антисимволистские эскапады жаждавших самоопределения акмеистов, впервые дали о себе знать забияки-футуристы; часто вздорные, но, тем не менее, претенциозные попытки занять место под литературным солнцем имажинистов, футуристов, биокосмистов и просто ничевоков. Борьбой этих групп и группочек отмечено литературное десятилетие России после 1910 г. Тем примечательнее, что строгая девушка в очках, начинающий поэт М. Цветаева, с самых первых шагов на поэтическом поприще отстранилась от всяких литературных баталий и не связала себя никакими групповыми обязательствами и принципами; ее интересовала только поэзия. Не смущаясь, она отправила свою книгу на рецензию М. Волошину, В. Брюсову и Н. Гумилеву, и отзыв мэтров был в целом благожелательным.
Ее талант был замечен и признан, что подтвердилось год спустя, когда ее стихи были включены в «Антологию» «Мусагета» (1911) в очень почетной компании – В. Соловьев, А. Блок, Андрей Белый, М. Волошин, С. Городецкий, Н. Гумилев, В. Иванов, М. Кузмин, В. Пяст, Б. Садовской, В. Ходасевич, Эллис. Видимо, это воодушевило молодого автора, Вслед за “Вечерним альбомом” появилось еще два стихотворных сборника М. Цветаевой: “Волшебный фонарь” (1912) и “Из двух книг” (1913). В это время Цветаева — “великолепная и победоносная” — жила уже очень напряженной душевной жизнью. Она уже хорошо знала цену себе как поэту (“В своих стихах я уверена непоколебимо”).
Но к этим сборникам требования критики были более строги, чем к юношескому дебюту: Н. Гумилев в журнале «Аполлон» назвал «Фонарь» подделкой, тогда как «Вечерний альбом», по мысли критика, воплощал «неподдельную детскость»; В. Брюсов в «Русской мысли» (1912. № 7) заявил, что пять-шесть хороших стихотворений тонут «в волнах чисто «альбомных» стишков». И тут проявилось важное качество Цветаевой-поэта – ее умение постоять за себя; бесстрашно она вступает в полемику с Брюсовым, защищая свои создания. Но судя по всему, суровая критика старших собратьев по перу не прошла для Цветаевой бесследно – в последующие годы она пишет много, а публикует мало, главным образом небольшие подборки в три–четыре стихотворения в журнале «Северные записки». Часто цитируют «провидческие» стихи молодой Цветаевой:
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Сама Цветаева эту строфу позже, уже в 30–е годы, назвала формулой наперед своей писательской и человеческой судьбы. Справедливости ради, однако, нужно отметить, что тем «стихам, написанным так рано», черед не наступил, большая часть их в позднейших собраниях стихотворений Цветаевой не воспроизводилась. Зато уже с середины 1910-х годов появляются стихи, в которых слышится поэтический голос автора – его невозможно спутать ни с чьим другим: «Я с вызовом ношу его кольцо...», «Мне нравится, что вы больны не мной...», «Уж сколько их упало в эту бездну...», «Никто ничего не отнял...» и др. Наиболее крупным явлением поэзии Цветаевой этих лет стали стихотворные циклы – «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку» и «Ахматовой».
Цикл «Стихи о Москве» – широко и мощно вводит в цветаевское творчество одну из важнейших тем – русскую.
Героиня «московских стихов» Цветаевой как бы примеряет разные личины обитательниц города, и древнего и современного: то она – богомолка, то – посадская жительница, то даже – «боярыня», прозревающая свою смерть, и всегда – хозяйка города, радостно и щедро одаривающая им каждого, для кого открыто ее сердце, как в обращенном к Мандельштаму полном пронзительного лиризма стихотворении «Из рук моих – нерукотворный град / Прими, мой странный, мой прекрасный брат...» Обращает на себя внимание в последнем примере удивительный образ – «нерукотворный град». Потому для Цветаевой и «неоспоримо первенство Москвы», что это не только некое исконно Русское географическое место, это прежде всего город, не человеком, но Богом созданный, и ее «сорок сороков» – это средоточие духовности и нравственности всей земли русской.
Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, вспоминал: “Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовью к душевному косноязычию, предельную гордость и предельную простоту. Ее жизнь была клубком прозрений и ошибок”.
Однажды М. Цветаева случайно обмолвилась по чисто литературному поводу: “Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность — Жизнь”. Эти слова можно сделать эпиграфом к ее творчеству. Жила она сложно и трудно, не знала и не искала ни покоя, ни благоденствия, всегда была в полной неустроенности, искренно утверждала, что “чувство собственности” у нее “ограничивается детьми и тетрадями”. Жизнью Марины правило воображение:
Красною кистью
Рябина зажглась.
Падали листья.
Я родилась.
Спорили сотни
Колоколов.
День был субботний
Иоанн Богослов.
Позднее в поэзии М. Цветаевой появится герой, который пройдет сквозь годы ее творчества, изменяясь во второстепенном и оставаясь неизменным в главном: в своей слабости, нежности, зыбкости в чувствах. Лирическая героиня наделяется чертами кроткой богомольной женщины:
Пойду и встану в церкви
И помолюсь угодникам
О лебеде молоденьком.
В первые дни 1917 года в тетради Марины Цветаевой появляются не самые лучшие стихи, в них слышатся перепевы старых мотивов, говорится о последнем часе нераскаявшейся, истомленной страстями лирической героини.
Вскоре свершилась Октябрьская революция, которую Цветаева “не приняла и не поняла”. В мае 1922 года Цветаева со своей дочерью уезжает за границу к мужу, который был белым офицером. Жизнь была эмигрантская, трудная, нищая. Поначалу белая эмиграция приняла М. Цветаеву как свою, ее охотно печатали и хвалили. Но вскоре картина существенно изменилась, прежде всего, для М. Цветаевой наступило жестокое отрезвление. Белоэмигрантская среда, с мышиной возней и яростной грызней всевозможных “фракций” и “партий”, сразу же раскрылась перед поэтессой во всей своей жалкой и отвратительной наготе. Постепенно ее связи с белой эмиграцией рвутся. Ее печатают все меньше и меньше, некоторые стихи годами не попадают в печать.
Решительно отказавшись от своих былых иллюзий, она ничего уже не оплакивала и не предавалась никаким умилительным воспоминаниям о том, что ушло в прошлое. В ее стихах зазвучали совсем иные ноты:
Берегитесь могил:
Голодней блудниц!
Мертвый был и сенил:
Берегитесь гробниц!
От вчерашних правд
В доме смрад и хлам.
Даже самый прах
Подари ветрам!
Дорогой ценой купленное отречение от мелких “вчерашних правд” в дальнейшем помогло М. Цветаевой мучительным путем, но все же прийти к постижению большой правды века. Именно там, за рубежом, Марина Ивановна, пожалуй, впервые обрела трезвое знание о жизни, увидела мир без каких бы то ни было романтических покровов.
Самое ценное, самое несомненное в зрелом творчестве Цветаевой — ее неугасимая ненависть к “бархатной сытости” и всякой пошлости. В дальнейшем творчестве М. Цветаевой все более крепнут сатирические ноты. В то же время в М. Цветаевой все более растет и укрепляется живой интерес к тому, что происходит на покинутой Родине. “Родина не есть условность территории, а принадлежность памяти и крови, — писала она, — Не быть в России, забыть Россию — может бояться только тот, кто Россию мыслит вне себя. В ком она внутри — тот теряет ее лишь вместе с жизнью”. С течением времени понятие “Родина” для нее наполняется новым содержанием. Поэт начинает понимать размах русской революции (“лавина из лавин”), она начинает чутко прислушиваться к “новому звучанию воздуха”.
Тоска по России сказывается в таких лирических стихотворениях, как “Рассвет на рельсах”, “Лучина”, “Русской ржи от меня поклон”, “О неподатливый язык...”, сплетается с думой о новой Родине, которую поэт еще не видел и не знает:
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
К 30-м годам Марина Цветаева совершенно ясно осознала рубеж, отделивший ее от белой эмиграции. Важное значение для понимания поэзии Цветаевой, которую она заняла к 30-м годам, имеет цикл “Стихи к сыну”. Здесь она во весь голос говорит о Советском Союзе как о новом мире новых людей, как о стране совершенно особого склада и особой судьбы, неудержимо рвущейся вперед — в будущее, и в само мироздание — “на Марс”.
Нас родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой — вперед —
В свой край, в свой век, в свой час — от нас —
В Россию — вам, в Россию — масс,
В наш — час — страну! В сей — час — страну!
В на — Марс — страну! В без — нас — страну!
Русь для Цветаевой — достояние предков, Россия — не более чем горестное воспоминание “отцов”, которые потеряли родину и у которых нет надежды обрести ее вновь, а “детям” остается один путь — домой, на единственную родину. Столь же твердо Цветаева смотрела и на свое будущее. Она понимала, что ее судьба — разделить участь “отцов”.
Последнее, что М.И. Цветаева написала в эмиграции, — цикл гневных антифашистских стихов о растоптанной Чехословакии, которую она нежно и преданно любила. Это поистине “плач гнева и любви”, это крик живой, но истерзанной души:
Отказываюсь — быть.
В Бедламе — нелюдей
Отказываюсь — жить.
С волками площадей.
С волками площадей...
На этой ноте последнего отчаяния оборвалось творчество М.И. Цветаевой. Дальше осталось просто человеческое существование. И того — в обрез. В 1939 году М. Цветаева восстанавливает свое советское гражданство и возвращается на родину. Она мечтала вернуться в Россию “желанным и жданным гостем”. Но так не получилось. Грянула война. Эвакуация забросила. Цветаеву сначала в Чистополь, а затем в Елабугу. Тут-то ее и настигло одиночество. Измученная, потерявшая веру, 31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева покончила жизнь самоубийством.
В судьбах многих поэтов того поколения отразилась драма истории. Трагическим был уход А. Блока и Н. Гумилева, В. Маяковского и С. Есенина, Н. Клюева и О. Мандельштама, К. Бальмонта и А. Белого; в вынужденной изоляции на родине оказались М. Волошин, М. Кузмин. Жизнь Марины Цветаевой как бы вобрала в себя все варианты этих судеб. Ни один роковой поворот времени не обошел ее. «Эхо мира» отозвалось во всей ее судьбе.
Тема поэта в творчестве Марины Цветаевой
В русской литературе тема поэта и поэзии является одной из ведущих. Стихи такого рода всегда представляют собой своеобразный творческий самоотчет, напряженную авторскую исповедь, почему и приковывают к себе внимание читателя. Как же звучит эта тема в творчестве М. Цветаевой?
«Песенное ремесло» для Цветаевой святое. Убежденность в значимости поэтического слова помогала ей выстоять в жизненных испытаниях. Слово спасает душу художника:
Мое убежище от диких орд,
Мой щит и панцирь, мой последний форт
От злобы добрых и от злобы злых -
Ты - в самых ребрах мне засевший стих!
(1918)
Такое понимание творчества как нравственной опоры близко пушкинским представлениям (в стихотворении «Близ мест, где царствует Венеция златая...» поэт сравнивает себя с «ночным гребцом», который песней «умеет услаждать свой путь над бездной волн»).
Для Цветаевой творчество - созидательный акт, противостоящий «бегу времени» и небытию. В стихотворении «Литературным прокурорам» (сборник «Волшебный фонарь») есть такие строки:
Всё таить, чтобы люди забыли
Как растаявший снег и свечу?
Быть в грядущем лишь горсточкой пыли
Под могильным крестом?
Не хочу!
Для того я (в проявленном - сила!)
Все родное на суд отдаю,
Чтобы молодость вечно хранила
Беспокойную юность мою.
(1911)
Труд поэта рассматривается Цветаевой как служение, исполненное высочайшего смысла, озаренное божественным огнем: «Легкий огонь, над кудрями пляшущий, -/ Дуновение - вдохновения!»
Творческое горение, непрерывная душевная работа - признак истинности дарования художника. Цветаева удивительно точно находит образ-символ своего огня вдохновения:
Птица-Феникс я, только в огне пою!
Поддержите высокую жизнь мою!
Высоко горю - и горю дотла!
И да будет вам ночь - светла!
(1918)
Поэт, по Цветаевой, противостоит миру косности, духовного мещанства, прагматизма: «Он тот, кто смешивает карты,/ Обманывает вес и счет...» Сама стезя поэта, по словам Цветаевой, «не предугадана календарем». В поэте ей дорого мужество преодоления, упорство труда, преданность своему ремеслу и призванию. А само творчество - это напряженная, сосредоточенная внутренняя работа, невозможная без отвержения всех «земныхсует»:
Тише, хвала!
Дверью не хлопать,
Слава!
Стола
Угол - и локоть.
Сутолочь, стоп!
Сердце, уймись!
Локоть - и лоб.
Локоть - и мысль.
(1926)
Тот же мотив звучит и в цикле «Стол», который по праву может быть назван одой письменному столу. Стол - «письменный вьючный мул» - становится здесь символом хранительной и созидательной силы творчества. Эта сила открывает для поэта все новые и новые возможности самосовершенствования, не позволяет душе поэта «ожесточиться, очерстветь».
Мой письменный верный стол!
Спасибо за то, что, ствол
Отдав мне, чтоб стать - столом,
Остался - живым стволом!
(1933)
Цветаева видит в поэте черты воина и защитника, стоящего на страже подлинных ценностей. Взыскуя истины, он платит за ее познание своим сердцем, своей жизнью.
Поэт наделен особым духовным зрением. Он способен проникать в будущее с такой же свободой и легкостью, как в настоящее и прошлое. Пророческий дар, которым отмечена настоящая поэзия, в высшей степени присущ и цветаевской музе. В одном из стихотворений 1918 года есть такие строки:
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется -
Жизнь.
Слово «поэт» для М. Цветаевой звучит всегда трагично, так как поэт не совпадает со своей эпохой, он — «до всякого столетья». Причастность к тайнам бытия, поэтические прозрения не спасают его от жестокости окружающего мира. Поэт чувствует себя в мире изгоем, лишним:
Что же мне делать, слепцу и пасынку,
В мире, где каждый и отч и зряч,
Где по анафемам, как по насыпям —
Страсти! где насморком
Назван — плач!
Эта тема особенно напряженно звучит в цикле «Поэт», но в этом же цикле есть и совершенно иная трактовка судьбы поэта:
Поэты мы — и в рифму с париями,
Но, выступив из берегов,
Мы бога у богинь оспариваем
И девственницу у богов!
Это значит, что поэт, будучи вытесненным за пределы жизни человеческой, оказывается соразмерным всему мирозданию, и только там его подлинная жизнь. С присущей ей афористичностью М. Цветаева дала такое определение поэта: «Равенство дара души и слова — вот поэт». О своей душе она сказала: «Душа родилась крылатой», и «дар души», о котором говорила М. Цветаева, по-видимому, включает в себя и это ощущение окрыленности и свободы, которое дает возможность прозрения законов, движущих бытием:
Мы спим — и вот, сквозь каменные плиты,
Небесный гость в четыре лепестка.
О мир, пойми! Певцом — во сне — открыты
Закон звезды и формула цветка.
М. Цветаевой всегда было
свойственно романтическое
Поэтов путь: жжя, а не согревая,
Рвя, а не взращивая — врыв и взлом —
Твоя стезя, гривастая кривая,
Не предугадана календарем!
Писать стихи, по мнению М. Цветаевой, — это все равно что «вскрыть жилы», из которых неостановимо и невосстановимо хлещут и «жизнь» и «стих». Но исступленный порыв с необходимостью должен сочетаться с железной дисциплиной, с работой «до седьмого пота». «Творческая воля есть терпение», — заметила она в одном из писем. Об упорном творческом труде говорит она и в стихах составляющих цикл «Стол», и в стихах, обращенных к А. С. Пушкину:
Прадеду — товарка:
В той же мастерской!
Каждая помарка —
Как своей рукой...
Пелось как — поется
И поныне — так
Знаем, как «дается»!
Над тобой «пустяк»,
Знаем — как потелось!..
Сущность же поэзии М. Цветаева видела в том, что она передает «строй души» поэта. Этот душевный строй должен быть новым, не похожим на другие. Поэту запрещается повторять то, что уже было сказано, он должен изобретать свое, открывать и воплощать новые душевные состояния. «Не хочу служить трамплином чужим идеям и громкоговорителем чужим страстям», — писала М. Цветаева.
Для того, чтобы воплотить свое, индивидуальное видение мира, поэту необходимо услышать в стертых, обиходных словах нечто новое. В прислушивании поэта к звукам жизни и словам М. Цветаева видела основу поэтического творчества: «Словотворчество есть хождение по следу слуха народного и природного, хождение по слуху. Все же остальное — не подлинное искусство, а литература» («Искусство при свете довести»). Но поэт не только вслушивается в звучание жизни, но и трансформирует его:
Жизнь, ты часто рифмуешь с: лживо, —
Безошибочен певчий слух!
Так понимаемая поэзия стала для поэта опорой в тяжких жизненных испытаниях. «Ни с кем, одна, всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака, а зато... А зато — всё», — говорила М. Цветаева в одном из писем. «Всё», — это поэзия, ставшая для нее высшей причастностью.
Поэты-современники в творчестве Марины Цветаевой
Стихи к Блоку», если не считать юношеских обращений к «Литературным пророкам» и упомянутого выше «Моим стихам», открывают едва ли не главную тему Цветаевой – поэт, творчество и их роль в жизни. Когда Цветаева в известном письме к В. Розанову (1914) утверждала, что для нее каждый поэт – умерший или живой – действующее лицо в ее жизни, она нисколько не преувеличивала. Ее отношение к поэтам и поэзии, пронесенное через всю жизнь, не просто уважительно–признательное, но несет в себе и трепет, и восхищение, и признание избраннической доли художника слова. Сознание своей приобщенности к «святому ремеслу» наполняло ее гордостью, но никогда – высокомерием. Братство поэтов, живших и ушедших, – в ее представлении своеобразный орден, объединяющий равных перед Богом духовных пастырей человеческих. Поэтому ко всем, и великим и скромным поэтам, у нее обращение на «ты», в этом нет ни грана зазнайства или амикошонства, а только понимание общности их судеб. (Этим объясняется и то, что Цветаева, как и Ахматова, не любила слова «поэтесса»; обе справедливо полагали, что имеют право на звание «поэта».) Таким будет ее отношение к Пастернаку, Маяковскому, Ахматовой, Рильке, Гронскому, Мандельштаму и др. Но два имени в этом ряду выделяются – Блока и Пушкина.