Творчество Виктора Пелевина в литературной критике

Содержание 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Цель работы 

     Виктор  Олегович Пелевин с момента своего появления в отечественной литературе был назван фигурой загадочной. Определение  это в равной степени относилось и относится до сих пор как  к творчеству молодого прозаика, так и к самой личности Пелевина.

     Несмотря  на несомненную популярность произведений Виктора Пелевина и интерес к  нему издателей как российских, так  и зарубежных, однозначного признания  в литературных кругах писатель так  и не получил.

     Актуальность данной курсовой работы продиктована недостаточной степенью изученности как самой личности Пелевина, так и поэтики его прозы.

     Необходимо  отметить, что не последнее место  в наработке исследовательской  базы по «пелевинскому вопросу» занимает такой сравнительно новый для отечественного литературоведения способ, как использование ресурсов Интернет. Подчас именно «домашняя страничка» Виктора Пелевина (www. pelevin.nov.ru) становится основным источником информации; в «сети» регулярно появляются рецензии и отклики на его рассказы, повести и романы. Видимо, такое виртуальное «воплощение» более всего импонирует самому писателю, и, соответственно, находит отражение в его работах. Критик Вячеслав Курицын в этой связи отмечает: «Объединение двух мотивов – выхода в масскульт и в виртуальную реальность – мы можем атрибутировать Виктору Пелевину…Герои Пелевина и рассказчик часто отказываются отличать придуманный мир от настоящего». В этих двух фразах – основа новаторства Пелевина, истоки и последствия которого подробнее будут рассмотрены ниже.

     В данной курсовой работе будет предпринята  попытка:

  1. Систематизировать взгляды критиков и рецензентов на творчество Виктора Пелевина;
  2. Выявить основные тенденции в развитии современного критического взгляда на его прозу, в числе которых 

          а) своеобразие литературного  метода Пелевина;

          б) доминирующие мотивы его  творчества;

          в) связь писателя с предшественниками  и современниками. 

Биография 

     Писатель  Виктор Пелевин настолько долго  и умело мистифицировал публику, что среди его юных поклонников даже бытовало мнение, что реального Пелевина не существует, а романы под этим именем пишет чуть ли не компьютер. Хотя Пелевин известен читающей публике более десяти лет, фотографические изображения его, появлявшиеся в прессе, немногочисленны. Проблемы возникали даже с установлением года рождения Виктора Пелевина – дата варьируется в разных источниках от 1960 до 1970-го годов.

     Виктор  Олегович Пелевин родился в 1962 году в подмосковном городе Долгопрудный, где провел все детство и юность.

       Мать Виктора Пелевина, Зинаида  Ефремовна Семенова, служила в  школе завучем и преподавала  английский язык. Отец Пелевина, Олег Анатольевич, был преподавателем  на военной кафедре в МВТУ  им. Баумана.

     Летом 1979 года Пелевин поступил в Московский энергетический институт на факультет электрооборудования и автоматизации промышленности и транспорта. Закончил его с отличием в 1985 году и 3 апреля был "принят на должность инженера кафедры электрического транспорта". В марте 1987 сдал экзамены в аспирантуру и стал трудиться над проектом электропривода городского троллейбуса с асинхронным двигателем. Но диссертацию не защитил.

     Вместо  этого летом 1988-го подал документы  на заочное отделение Литературного  института. Письменные и устные экзамены по русскому языку и литературе он сдал на "отлично", историю СССР (устно) - тоже на "5", а специальность и профессиональное собеседование - на "4". В результате Пелевин оказался в семинаре прозы довольно известного писателя - "почвенника" Михаила Лобанова. В марте 1990-го Лобанов отмечает в характеристике студента второго курса заочного отделения: "В рассказах Виктора Пелевина - достоверность житейских наблюдений, иногда утрированных. В последнем рассказе - попытка "сюрреалистического" повествования (о том, как наступает смерть). Еще пока - авторские поиски, идущие скорее от отвлеченного "философствования", нежели от подлинности внутреннего, духовного опыта". С 1989 года Виктор Пелевин начал публиковать свои работы в журнале "Наука и религия". В декабрьском номере за 1989 год - рассказ "Колдун Игнат и люди"; а в январском, за следующий год, - большую статью "Гадание на рунах".

     В журнал "Наука и религия" Пелевина привел в 1989 году довольно известный  писатель-фантаст Эдуард Геворкян. Причем, как вспоминают в редакции, преодолевая свойственную литераторам ревность, сказал, что Пелевин далеко пойдет.

     Пелевин приходил в редакцию очень часто  и засиживался подолгу. Играл  с Геворкяном в шахматы. В то время  журнал "Наука и религия", как  и вся страна, активно "перестраивался" Вместо статей по "научному атеизму" в нем все чаще и чаще стали появляться статьи на мистические темы: об антропософии, теософии, агни-йоге, герметизме, Блаватской, Кастанеде и Кришнамурти. Заведовала в журнале мистикой и эзотерикой кандидат философских наук Валентина Пазилова.

     Из  Литинститута Пелевина отчислили 26 апреля 1991 года. Как записано в приказе  №559, "за отрыв от института". Не очень понятно, что скрывается за бюрократическим термином "отрыв", поскольку "физически" жизнь Пелевина с начала 1990-го была связана именно с Литинститутом, где несколько комнат арендовало недавно созданное издательство "День", в котором молодой писатель начал работать редактором отдела прозы. Организовал "День" сокурсник Пелевина по Литинституту Альберт Егазаров на деньги, заработанные им от продажи компьютеров.

     Егазаров  закончил Московский институт электронной  техники, но интересовался, как и  Пелевин, мистикой и тайными учениями. Издали хороший сборник Иосифа Бродского, "Заветные сказки" Афанасьева, сокращенный  вариант книги Жака Бержье и Луи Повеля "Утро магов". На обложку последней книги Егазаров и Пелевин решили вынести цитату-аннотацию: "Нацистская магия спряталась под техникой. Это была грандиозная новость. Все отрицатели нашей цивилизации - теософы, оккультисты, индуисты и прочие, вернувшиеся или старавшиеся вернуться к духу древних веков, - всегда были врагами прогресса. Магический дух фашизма вооружился всеми рычагами материального мира. Ленин сказал, что Советская власть плюс электрификация всей страны есть социализм. Нацизм в своем роде - это магия плюс танковые дивизии". "Он очень нацистские марши любит слушать. Заводил мне эти марши по телефону", - рассказывает критик Виктория Шохина.

     Вскоре  издательство переименовали в "Ворон". Потом - издательство "Миф", под  которым оно до сих пор издает солидные тома: "Энциклопедия Третьего Рейха", "Энциклопедия символов, знаков, эмблем", двухтомник Алистера Кроули "Магия в теории и на практике".

     "Витя  с Аликом вскоре совсем ушли  в мистическое направление, - вспоминает  художник Юрий Глаголев. - Они вместе писали книгу "Красная магия". Советское общество они представляли как единственное оставшееся на земле ритуальное общество. Это должно было быть очень серьезно. Алик меня просил фотографов послать, чтобы снимать метро, ВДНХ, символы и прочее. Пелевин занимался знаковой частью, Алик, - идеологической".

     До  сих пор Пелевин гордится, что  готовил к изданию труды Карлоса  Кастанеды, редактировал перевод и "почти переписывал". Правда, через  много лет, весной 1997-го, он опубликовал  в одном очень малотиражном журнале "Дарин-эксклюзив" ироническую статью про Кастанеду "Тихий ДОН". Она разбита на главки под очень своеобразными названиями: "Тени исчезают в полдень", "Месть бешеного", "Отцы и дети", "Как закалялась сталь", "Мастер и Маргарита", "Горе от ума". Заканчивается статья пересказом разговора Пелевина с писателем и редактором одного из влиятельных аргентинских журналов, хорошо знакомым с Карлосом Кастанедой.

     "Говорят,  что весь мир - театр, а все  люди - актеры. На самом деле человек  не столько актер, сколько само представление. Мы живем среди сплошных мыльных опер, да и сами такие же. Мировой театр деградировал в шоу-бизнес..."

     Был ли в действительности такой разговор, знает только Пелевин. Через пару лет, в романе "Generation "П", похожий  трюизм зазвучит уже из уст совсем других героев.

     В 1991 году Пелевин, по рекомендации прозаика Михаила Умнова, пришел в "толстый" литературный журнал "Знамя". Редактором отдела прозы там работала Виктория Шохина: "Он проходил по ведомству  фантастики тогда. Ему хотелось эту границу развлекательного и настоящей прозы перейти. Он мог иметь успех, например, как братья Стругацкие. Но он хотел большего, как я понимаю, и был прав. Он пришел ко мне и принес "Омон Ра". Повесть опубликовали в начале 1992 года, а в конце года напечатали и "Жизнь насекомых".

     В книгах Виктора Пелевина сравнительно часто задействованы, помимо религиозных  и философских текстов и аспектов, также и другие художественные произведения, особенно современной культуры (как  масс-культуры, так и инди) и классики. Среди них: песни, литературные и музыкальные произведения, книги, фильмы, сказки и легенды.

     Также активно присутствуют и прочие явления, деятели, средства и составные части  современной культуры, общественной жизни, истории и различных субкультур, или — как сказано в предисловии к «Generation П» — «торгово-политического информационного пространства». Среди них: распад СССР и развитие событий в пост-советской России после него, компьютерные технологии, мобильная связь, интернет, торговые марки, реклама, маркетинг и пиар, СМИ и получившие в них широкую огласку происшествия. Такое регулярное стратегическое использование произведений и средств именно современной культуры прослеживается в различных работах Виктора Пелевина в разном соотношении. 

Постмодернизм и эклектика в произведениях Виктора Пелевина, основные мотивы ряда его рассказов . 

     Период 1987-1990 годов, названный А. Вознесенским «печатным Ренессансом» и начавшийся с допечатывания многих ранее  запрещенных или полузапрещенных  авторов (О.Мандельштама, Б. Пастернака, А. Ахматовой, М. Булгакова), продолжившийся публикациями произведений «русской зарубежной литературы» (А. Солженицын, С. Довлатов, В. Войнович, И. Бродский и другие), завершился появлением в 1990 году (названном, кстати, годом Солженицына) статьи В. Ерофеева «Поминки по советской литературе» («Литературная газета», №27), в которой автор провозгласил конец «солженизации» и начало нового периода в русской литературе. С этого момента она начинает развиваться по совершенно другому пути, и к концу XX века в новейшей русской прозе выделяются три основных направления: постмодернизм, постреализм и проза non-fiction (литература существования).

     Постмодернизм оформился и утвердился к 1991 году. Для него характерны эсхатологическое умонастроение «fin du siecle» и «deja vu», а также тотальная ирония, игровое начало. По мнению В. Курицына, особенностями постмодернизма являются «интерактивность» и «виртуальность». «С появлением сетей массовой коммуникации, Internet, с усилением в нашей жизни роли компьютеров появилась возможность замены реального мира компьютерной иллюзией. Таким образом, теперь мы все в большей или меньшей степени соприкасаемся с виртуальной реальностью, существование которой порой ставит под сомнение существование действительной реальности. Именно на этом сомнении, как основном принципе и строятся все произведения постмодернистской эстетики».

     Одним из ярчайших личностей русского постмодернизма является Виктор Пелевин, в сфере пристального наблюдения которого находится постсоветский человек.

     Большинство критиков относят Пелевина к постмодернистской  школе: «постмодернистской ориентации Пелевин не скрывает, а наоборот, настаивает на ней»; «постмодернизм - это  то, как пишет Пелевин». Но есть и  другие мнения о его творчестве: «полное название Пелевинской школы будет Русский Классический Пострефлективный Постмодернизм»; «Пелевин - представитель поп-арта». Однако творчество писателя настолько разнообразно, что не укладывается в строгие рамки какого-либо одного направления.

     Имя Виктора Пелевина упоминается также в учебных пособиях по новейшей русской литературе и энциклопедиях: «Русская проза второй половины 80-х - нач. 90-х г.г. XX в.» Г.Нефагиной, «Русские писатели XX века: биографический словарь» под редакцией П.Николаева, «Энциклопедия для детей» под редакцией М.Аксеновой, «Новейшая русская литература 1987-1999» Н.Шром.

     В каждом своем произведении Виктор Пелевин  описывает воображаемую картину  жизни: это мнимая прямая, проходящая через несколько плоскостей и  тем самым являющаяся их связующим  звеном. Герои пелевинской прозы одновременно и находятся в каждой плоскости, и существуют лишь виртуально. Они в некоторой степени являются оптическим трюком, как в случае, когда перед вами два предмета - один вблизи, другой вдалеке: сфокусировав взгляд на ближнем предмете, вы видите дальний нерезко, размыто, и наоборот. И только тогда предмет становится для вас четким и реальным, когда попадает в поле вашего зрения.

     Таким образом, если провести еще одну аналогию, пелевинские герои как будто  являются диапозитивами в проекторе; либо кадры проектируются на экран, либо, при его отсутствии, луч растворяется в темноте. Руководителем процесса в данном случае является читатель: как он повернет проектор, с какой стороны взглянет на экран, так и отпечатается изображение в его сознании. Вот как комментирует эту ситуацию критик А. Генис: «В героях Пелевина больше и от насекомых, и от людей. Собственно, между ними вообще нет разницы, насекомые и люди суть одно и то же. Кем их считать в каждом отдельном эпизоде, решает не автор, а читатель».

     Основной  темой пелевинского творчества можно  считать буддистский тезис «мир - это только мое впечатление». Но Пелевин развил его гораздо глубже, чем может показаться на первый взгляд. Для него любая проблема сводится к тому, что человеку часто навязывают это впечатление, заменяют его чужим, а он этого не осознает.  

А) ПРОЗА ВИКТОРА ПЕЛЕВИНА КАК ДИАГНОСТИКА СОЦИАЛЬНОЙ ЭНТРОПИИ 

     В повести В. Пелевина «Затворник и  Шестипалый» созданная писателем  действующая модель вселенной представляет собой трагикомическую аллегорию действительности. Мировоззрение автора соотносится с общей концепцией буддизма, согласно которой мир - это плен. Однако, несмотря на известное пристрастие писателя к восточной философии, в данном случае система его образов соотносится скорее со сферой архетипического, нежели привязана к конкретной онтологической системе. Так появляется, например, образ яйца как символа мироздания. В устах цыплят-подростков вопрос о первичности яйца или курицы актуален конкретно для их жизненного цикла, и в то же время он отсылает нас к извечному спору о первичности материи и сознания. Расширение пространства значимости текста у Пелевина чаще всего достигается именно таким способом: использование аллегории, работающей на разных уровнях восприятия.

     Меж тем и сама постановка этого вопроса, и его решение содержит заведомо дурную бесконечность вращения по замкнутому кругу. Таким же образом и способ умозаключений Шестипалого носит  схоластически-энтропийный характер, представляет собой знаковую микромодель системы «яйцо-курица»: понятие «закон жизни» объясняется понятием «тайна веков» и наоборот. Казалось бы, логический порок, но в данной речевой конструкции отражен сам принцип подобного бытия, попытка оправдать собственное пребывание здесь некоей целесообразностью, и, напротив, объяснить свою целесообразность своим присутствием.

     Космогония  Шестипалого такова: область «социума» - великая пустыня - Стена Мира. Затворник  знает больше: семьдесят миров  и вселенную в виде бройлерного  комбината, язык богов и смысл решительного этапа. И мыслит он не в плоскостной сфере прямолинейных и статических понятий и отношений, а, образно говоря, в эйнштейновской подвижной системе координат. Затворник успел понять относительность взаимодействия личности и социума. «Это я их всех прогнал» [Пелевин: 67], - заявляет он Шестипалому, тоже оказавшемуся в изоляции, но, в отличие от приятеля, взявшему на себя страдательную функцию.

     Затворник осознает бесплодность своих попыток  обрести свободу, справедливо классифицируя  собственные метания как поиски свободы, но не обретение искомого. Знание множественности миров не означает постижения бесконечности, а очередное избежание гибели - достижения жизни вечной, в какой бы религиозной или метафизической системе ни рассматривать это понятие.

     Мифологии социума Затворник противопоставляет  собственную мифологию, «древние»  традиции и обычаи. Фактически герой  повести утверждает такое же право  индивидуума на сотворение собственного варианта мироздания, как и право  общества. Космогонические и апокалиптические трактовки истории в каждом социуме свои: «решительный этап» материалистически ориентированной родины Шестипалого, «Страшный Суп» соседней религиозной общины означают попросту массовую отправку на мясоперерабатывающий конвейер.

     Используя внешний зооморфизм, который служит одним из принципов сюжетостроения, автор тем не менее занят проблемами бытия человека, поисками достойных способов пребывания в мире. «Если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет это смысл или нет» [Пелевин: 91]. Вероятно, это наиболее подобающий личности вариант существования.

     Относительно  гуманности Создателя по отношению  к созданию взгляд писателя весьма скептичен. Вселенная создана из-за нас, но не для нас, - почти уверяет автор устами одного из персонажей. Могущество человека - мнимое, его предназначение - тайна, свобода воли - в регламенте системы. Следовательно, достичь свободы можно только вопреки воле богов. И все же недоступность свободы не означает ее отсутствия. Это значит всего лишь, что она находится вне сферы требований и условностей мира сего. Потому поистине символичен финальный полет Затворника и Шестипалого, вопреки собственной природе и устоявшемуся стереотипу, отказывающему курице в праве называться птицей, научившимся летать. 
 

     В) ТЕМА СОЦРЕАЛИСТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ ПИСАТЕЛЯ 

     Все произведения Виктора Пелевина отображают сочетания реальностей, миров, внешних  оболочек, его интересует ситуация их пересечения, жизнь «на стыке» или нечто запредельное: «Меня не столько интересует формальный диагноз, сколько та внутренняя причина, по которой человек выпадает из своей нормальной социально-психической ниши... Вы как раз принадлежите к тому поколению, которое было запрограммировано на жизнь в одной социально-культурной парадигме, а оказалось в совершенно другой... Одни люди оказываются в силах начать новую жизнь... а другие так и остаются выяснять несуществующие отношения с тенями угасшего мира».

     Одна  из тем, которые разрабатывает Пелевин, - тема исторического рубежа России: перехода ее от советской власти к новой эре - демократии. Хотя советская власть и не смогла изменить реальность, она видоизменила сознание людей, и именно такие люди, находящиеся в плену у собственного сознания, являются героями многих произведений писателя. Проблема их не в том, что они боятся карательной системы и четко следуют линии вождя, а в том, что они не понимают, что их существование виртуально, так как обусловлено чужой волей.

     Эта тема особенно ярко проявилась в романе «Омон Ра».

     Главный герой романа - мальчик Омон Кривомазов, названный так отцом, бывшим милиционером. Он с детства мечтает о космосе  и, пытаясь осуществить свою мечту, вместе с другом Митей поступает  в летное училище имени А. Мересьева, где будущих пилотов учат не только полетам, но и «подвигам» - всецело и безотказно отдаваться воле родины, порой даже жертвуя своей жизнью.

     По  мнению В. Губанова, роман «вобрал  в себя все достоинства, присущие произведениям Пелевина: непредсказуемый  сюжет, глубокий смысл и оригинальность символики». Сюжетная линия построена на взрослении Омона, познавании им окружающего мира; но на первый план выступает тоталитарная реальность, от давления которой главный герой по мере взросления пытается освободится. Автор разрушает миф о героической советской космонавтике, обвиняет тоталитарный режим в откровенной симуляции полетов в космос: «Единственным пространством, где летали звездолеты коммунистического будущего... было сознание советского человека».

     Государство в «Омоне Ра» - это колоссальная всепоглощающая конструкция, создающая миф о социалистических подвигах путем тотального обмана и мистификации, эксплуатирующая живых людей в качестве автоматики, где растворяется все личное, превращаясь в единицу всеобщего. Произведение поражает многообразием символов вездесущего режима. Центральным образом романа является космос, олицетворяющий собой коммунизм. И действительно, детство главного героя окрашено космической тематикой: «Из своего детства я запомнил только то, что было связано, так сказать, с мечтой о небе... Я жил недалеко от кинотеатра «Космос». Над нашим районом господствовала металлическая ракета, стоящая на сужающемся столбе титанового дыма, похожем на воткнутый в землю огромный ятаган... Я очень любил фильмы про летчиков, с одним из таких фильмов и было связано сильнейшее переживание моего детства... Первым проблеском своей настоящей личности я считаю ту секунду, когда я понял, что кроме тонкой голубой пленки неба можно стремиться еще и в бездонную черноту космоса... Передо мной была просто освещенная прожектором мозаика на стене павильона, изображавшая космонавта в открытом космосе, но она за один миг сказала мне больше, чем десятки книг, которые я прочел к этому дню». Все это очень похоже на вездесущие шедевры советского агитпропа, сулящие светлое будущее.

     Тоталитарная  система преследует Омона и в  более поздние этапы его жизни. Роман можно разделить на четыре части, конец каждой из которых отмечен  появлением незамысловатой еды: «Обед  был довольно невкусный: суп с макаронными звездочками, курица с рисом и компот». Эти детали очерчивают запрограммированную системой жизнь героя. Шаблонное меню отображает определенный режимом образ жизни, кажущийся единственно правильным и вероятным. Сначала Омон спокойно относится к происходящему с ним - «съедает» все предложенное; но, чувствуя давление режима, он противится ему, протестует: «Обычно, допив компот, я съедал все разваренные сухофрукты, но в этот раз съел почему-то только сморщенную горькую грушу, а дальше почувствовал тошноту и даже отпихнул тарелку». В итоге, в самом конце произведения Омон отказывается от мечты о коммунизме, поняв всю сущность тоталитарной системы; теперь он смотрит на нее со стороны, а не изнутри: «Я уселся на лавку, сидевшая рядом женщина рефлекторно сжала ноги, отодвинулась и поставила в освободившееся между нами пространство сетку с продуктами - там было несколько пачек риса, упаковка макаронных звездочек и мороженая курица в целлофановом мешке».

     Параллельно тоталитарной реальности, в произведении присутствует и мир, созданный сознанием самого героя. С детства он начинает создавать его, усвоив, что «можно глядеть из самого себя, как из самолета, и вообще неважно, откуда глядишь - важно, что при этом видишь». Примечательно то, что Омон является единственным очеловеченным персонажем во всем произведении, а другие персонажи - лишь функции и вспомогательные средства для строительства этого самого «второго» мира. Омон все воспринимает по-своему, и очень часто его впечатления отличаются от изначальной реальности: «И вот что я унес с предвечерней Красной площади - потемневшую брусчатку и худенькую фигуру в старом кителе, сидящую в инвалидном кресле и раскрывающую непослушный черный зонт» - так он говорит о человеке, отправляющем его на смерть. Кульминация в существовании этой реальности происходит, когда Омон осознает, что действительность, навязанная ему системой, существует только в его воображении, и очищает от нее свое сознание.

     Двойная сущность героя явственно видна  в его прозвище - вступив в ряды космонавтов, Омон получает позывной Ра. Это еще одно подтверждение двум мирам, которые он в себе совмещает: Омон - человек, преданный и подчиненный системе, человек-функция, действия которого - написанная заранее программа; Ра - составляющая божества, свободного от посягательств со стороны режима, самостоятельно создающего мир вокруг себя. Две ипостаси героя вынесены в название романа.  

     С) ОБРАЗЫ ЖИВОТНЫХ КАК ВТОРАЯ РЕАЛЬНОСТЬ 

     Еще одна тема ряда рассказов Пелевина - образы животных в качестве второй реальности, где люди выступают в образе насекомых, птиц, млекопитающих или наоборот. Один из наиболее наглядных примеров - рассказ «Ника».

     Главный герой рассказывает нам о своей  любимой, Нике, к которой, несмотря ни на ее глупость, ни на отстраненность или  индифферентность, он испытывает вполне нежные чувства. Он пытается проникнуть в ее мир, понять ее мысли, опять и опять убеждаясь, что она «недоступна, как вершина Спасской башни». Он живет в своих иллюзиях, не отличая реальное от нереального, возможное от невероятного; вот что он думает о Нике: «Я ни разу не представлял ее возможной смерти. Все в ней было противоположно смыслу этого слова; она была сгущенной жизнью, как бывает сгущенное молоко». Пелевин вводит читателя в заблуждение, при этом не используя ни одного слова, сбивающего с толку. До последней секунды, именно секунды, он держит его в неведении, заставляя радоваться и печалиться вместе с главным героем, и лишь в конце произведения открывает ему глаза: «Я не чувствовал горя и был странно спокоен. Но, глядя на ее бессильно откинутый темный хвост, на ее тело, даже после смерти не потерявшее своей таинственной сиамской красоты, я знал, что, как бы ни изменилась моя жизнь, каким бы ни было мое завтра и что бы ни пришло на смену тому, что я люблю и ненавижу, я уже никогда не буду стоять у своего окна, держа на руках другую кошку».

     На  примере неравной безответной любви  показана возможность восприятия жизни  «по собственному сценарию», когда  игнорируются какие-либо рамки и  ограничения. Этот рассказ вполне можно  назвать философским; он является еще одним ярким примером творчества Пелевина, отображающего буддистскую теорию «мир - только мое впечатление».  

     D) ТЕМА ОСВОБОЖДЕНИЯ СОЗНАНИЯ   

       Следует заметить, что почти во  всех работах Пелевина проявляется  идея получения героями абсолютной свободы и достижения высшего уровня развития своего Эго - этапа, на котором они познают, понимают и выражают себя. «Кем бы ни были его герои - цыплятами, насекомыми, мертвецами или космонавтами - они постепенно осознают иллюзорность «реальности» и устремляются навстречу подлинному бытию, символизируемому миром за окном инкубатора, «лиловым заревом над дальней горой» или... «условной рекой абсолютной любви» (сокращенно «Урал»)».