Крещение Новгородских славян

Содержание

Введение

1.      Общие сведения о крещении                                                                                                  3

2.      Крещение Новгородских славян                                                                                    4

Заключение                                                                                                                                            15

Список используемой литературы                                                                                                  17

Введение

Креще́ние — одно из первых семи христианских таинств, признаётся всеми христианскими вероисповеданиями, хотя и не в одинаковом смысле. В таинстве крещения человек рождается свыше (Ин.3:3). После крещения человек становится членом Церкви. Обряд состоит либо в троекратном погружении человека в воду (либо в обливании крещаемого при отсутствии возможности погружения), с произношением священником установленных молитв.

Креще́ние Руси́ — введение в Киевской Руси христианства как государственной религии, осуществлённое в конце X века князем Владимиром Святославичем. Традиционно, вслед за летописной хронологией, событие принято относить к 988 году и считать началом официальной истории Русской Церкви.

1. Общие сведения о крещении

В различных христианских направлениях обряд крещения толкуется по-разному. В православной и католической церквях крещение относится к разряду таинств.

Слово «крещение» — славянский эквивалент греческого βάπτισμα («погружение»). В Священном Писании оно впервые встречается в связи с именем Иоанна Крестителя. Приходившие к нему иудеи погружались в воды реки Иордан в знак того, что отказываются от совершения зла, смывают с себя, «топят» грязь греха, дабы в чистоте души встретить Мессию, приход Которого проповедовал Иоанн.

Вода — символ очищения, символ жизни, но одновременно — и смерти: в пучинах вод таится погибель. Обряд погружения в воды озёр и источников — священный акт приобщения к чередованию жизни и смерти, к постоянному обновлению природы. Но в религии Богооткровения все священнодействия становятся прямым орудием Бога, посредством которого Он даёт Свою благодать и раскрывает смысл Своего действия в мире, одновременно осуществляя это действие. «Крещение покаяния», которое совершал Иоанн Предтеча, раскрывает смысл действия Бога как уничтожение зла и греха, спасение человека от них; являет требования Бога к людям: расстаться со своими грехами, покаяться в них и тем самым приготовиться к встрече Спасителя, обещанного Богом. В «крещении покаяния» осуществлялось и целительное воздействие Божие на заражённые грехом человеческие души.

Принимая крещение во имя Христа, человек не просто «смывает» с себя грехи. Погружаясь в воду, он умирает для греха — умирает с Христом, чтобы воскреснуть с Ним для вечной жизни. Продолжая грешить после крещения, человек тем самым отказывается от благодати:

Ибо если, избегнув скверн мира чрез познание Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа, опять запутываются в них и побеждаются ими, то последнее бывает для таковых хуже первого (2Петр.2:20)

Крещение является духовным рождением — после крещения (и миропомазания) можно приступать ко всем остальным таинствам Церкви (покаяние — в усечённом виде — можно совершать и над некрещеными).

2. Крещение Новгородских славян

Крещение Новгорода «огнем и мечом» дав­но стало хрестоматийным примером при изложении истории крещения русских земель в 988-989 гг. при князе Владимире. Ничего удиви­тельного в этом нет: это единственный при­мер, который можно приводить в подтверж­дение концепции «насильственного креще­ния», ставшей практически общепринятой в отечественной науке советского периода. По сути, нет практически никаких матери­альных подтверждений (пожарища, бегство или гибель населения и т. д.) массового ха­рактера общественных катаклизмов, будто бы сопровождавших крещение. Даже языче­ские святилища на периферии Руси функционировали еще спустя столетия. Летописи    сообщают о мятежах, поднимаемых привер­женцами старой веры, и о репрессиях против них как о событиях исключительных,  и происходивших — что достойно замеча­ния—  уже в XI и последующих веках.

На базе основной массы письменных и ар­хеологических   источников   складывается  ощущение мирного и отча­сти формального приня­тия крещения горожанами в 988 г. Оно происходило под несомненным воздействием верховной власти, но как будто не сопровождалось ни репрессиями, ни массовыми силовыми про­тестами. Следует, кстати, помнить, что речь идет еще о полупервобытном обществе, где оружие, в общем, имелось в доме каждого свободного «мужа». Возможностей для мас­сового мятежа было достаточно — но его не произошло. Однако считается, что известие Иоакимовской летописи XVII в. о крещении Новгорода разрушает эту идеализирован­ную картину. Проанализируем же всю сум­му летописных сообщений о крещении Новгорода.

Самый древний рассказ о крещении Нов­города находим в Новгородской первой летописи младшего извода (ШЛм). Этот рассказ находится в той части летописи, кото­рая  заимствована из киевского Начального свода второй половины XI в., хотя чаще все­го рассматривается исследователями как новгородская вставка в него. По уже выска­зывавшемуся нашему мнению, вполне воз­можно использование новгородской тради­ции уже Начальным летописцем. Этот вывод можно распространить и на рассказ о новго­родском крещении. Скорее в пользу этого свидетельствует и отсутствие (полное отсут­ствие) сообщений о крещении второго по значимости города в «Повести временных лет» (ПВЛ) начала XII в. Использовавший Начальную летопись, но пренебрежительно относившийся к новгородцам, автор ПВЛ, вероятно, проигнорировал сведения предше­ственника об их крещении как маловажные. При любом решении вопроса, первенство и древность рассказа ШЛм не вызывает со­мнения. К нему в летописи искусственно присоединены перечни князей, епископов, посадников и др. Они последовательно до­полнялись в XIII-XV вв., но древнейшие со­ставлены не позднее 1167 г. Таким образом, рассказ имелся уже в новгородском летопи­сании XII столетия. Повторим, мы полагаем, что он был воспринят, как и весь предшест­вующий и последующий (кроме указанных списков) текст из общегосударственной На­чальной летописи.

Вот рассказ о крещении Новгорода из Н1Лм:

«В лето 6497. Крестися Володимиръ и вся земля Руская; и поставиша в Киеве мит­рополита, а Новуграду архиепископа, а по иным градомъ епископы и попы и диаконы; и бысть радость всюду. И прииде къ Нову­граду архиепископъ Аким Корсунянинъ, и требища разруши, и Перуна посече, и пове-ле влещи его в Волхово; и поверзъше уже, влечаху его по калу, биюще жезлеемъ; и запо-веда никому же нигде же не прияти. И иде пидьблянин рано на реку, хотя горънци вес ти в город; еще Перунъ приплы къ берви, и отрину и шистомъ: "ты, рече, Перунище, досыти пилъ и ялъ, а ныне поплови прочь"; и плы со света окошьное».

Как видим, здесь нет данных о насильст­венном характере крещения и каких-либо конфликтах. Власть, как и в Киеве, призыва­ет «не прияти» сверженного и опозоренного идола — и призыв этот услышан. Гончар из Пидьбы (села под Новгородом) посрамляет павшего бога, что встречает, разумеется, пол­ное одобрение летописца. В такой картине, заметим, нет ничего недостоверного, — «ари­стократический» государственный культ Перуна был навязан Новгородчине из Киева в качестве основного лишь за несколько лет до того. Об этом речь в летописи шла ранее. Заметим, что и тогда не говорится о каких-либо беспорядках и конфликтах («и жряху ему люди новгородьстии аки богу»).

В следующей по времени после Начальной летописи — ПВА начала XII в., как уже бы­ло сказано, речь о крещении Новгорода не идет вообще. Примечательно, что отсутству­ют и те данные из вышеприведенной статьи 6497 г., которые не могли не присутствовать в первоначальном рассказе о крещении Ру­си — сведения об учреждении иерархии во главе с митрополитом. Это еще один аргу­мент в пользу того, что рассказ из ШЛм при­надлежит создателю Начальной летописи. В ПВА же по указанным ранее причинам бы­ла выпущена вся данная летописная статья.

Ряд известий собственно новгородских летописцев о крещении Новгорода открывает, по всей вероятности, статья из Софийской первой летописи старшего извода (С1Ас). Ис­пользование составителем этого общерус­ского свода (в настоящее время убедительно датируется 1418 г.) более ранних новгородских источников не вызывает особых сомне­ний. В одном из двух списков С1Лс и во всех позднейших версиях свода имеется назва­ние «Софийский временник», явно связан­ное с новгородской Софией. Отсюда, кстати, и ставшее общепринятым название летопи­си. Ее источником, очевидно, наряду с дру­гими, явился свод новгородского владычно­го летописания XII-XIV вв.

В этой епархиальной новгородской ле­тописи («Софийском временнике») имелся, конечно, и рассказ о крещении, несколько отличный от Н1Лм. Приводим его далее:

«В лето 6497 . Крестився Владимеръ и взя у Фотия патриарха царягородского единаго митрополита Киеву Леона, Новугороду ар­хиепископа Акыма Корсунанина, а по иным градомъ епископы и попы и диаконы, иже крестиша всю землю V у скую; и бысть ра­дость всюду. И прииде Новугороду архиепи-скопъ Акимъ, и требища разори, и Перуна посече, и повеле влещи в Волховъ; и повер-завше уже, влечахуть и по калу, биюще жез-лиемъ и пихающе. И в то время въшелъ бяше в Перуна бесъ: "О горе! Охъ мне! Достахся немилостивымъ симъ рукамъ". И вринуша его в Волховъ. Он же пловя сквозе великы мостъ, (верже и палицу свою и рече: "На семъ мя поминаютъ новогородскыя дети"). Ею же и ныне безумнии, убивающеся утеху творять бесом. И заповеди никому же нигде не переяти его. И иде пидьблянин рано на -реку, хотя горнеци вести въ градъ; оли Пе-рунъ приплы къ берви, и отрину и шистомъ: "ты, рече, Перушице, до сыти еси пилъ и ялъ, а нынеча поплови прочь »; и плы света окошьное".

В этом тексте имеются две существенные вставки по сравнению с предыдущим расска­зом. Во-первых, введена известная, но недо­стоверная легенда о крещении Владимира при патриархе Фотии (жившем в IX в. и при­частном к первому крещению Руси). В свя­зи с Фотием называется первый митропо­лит Леон, ранее известный в основном по митрополичьим перечням. Вторая вставка относится к рассматриваемой нами теме. Ле­тописец ввел известный ему фольклорный сюжет (довольно популярный среди новго­родцев) о проклятии Перуна, из-за которо­го начались вечевые побоища на мосту через Волхов. Этот миф (сложившийся, как видим, уже в эпоху раздробленности) ничего не до­бавляет к картине крещения — хотя, несо­мненно, свидетельствует о страхе вчерашних язычников перед своим повергнутым боже­ством.

С легкой руки создателей общерусского летописного свода («Софийско-Новгород-ского») 1418 г. именно эта редакция рас­сказа попала в подавляющее большинство позднейших русских летописей, в том числе и в новгородские — Новгородскую II, Нов­городскую III и др. Изменения, вносившиеся в текст, оказались незначительны. Самым существенным оказалось дополнение обще­русского Сокращенного летописного свода 1495 г. После рассказа о крещении Владими­ром киевлян здесь добавлено: «а Добрыню посла в Новъгородъ ». Хронограф 1512 г. до­бавляет, зачем был послан Добрыня: «и та-мо повеле крестити всехъ». Можно пола­гать, что до конца XVI — начала XVII в. до­жили предания о крещении новгородцев Добрыней. Хотя, с другой стороны, нельзя не отметить, что это мог быть и домысел московских летописцев, знавших, что Доб­рыня при Владимире управлял Новгородом. Их вывод (если это именно вывод, а не свиде­тельство предания), подчеркнем, выглядит и на наш взгляд вполне достоверно. Уже со­вершенно явными домыслами выглядят позднейшие сообщения Никоновской летопи­си, приписывающей Добрыне, будто бы со­провождавшему самого митрополита, кре­щение едва ли не всего севера Руси.

Ярко выделяется на фоне многочислен­ных переработок повествования С1Лс лишь один текст — фрагмент Иоакимовской лето­писи, с упоминания о которой мы начали на­стоящую статью. Чуть ниже мы вернемся к проблеме датировки и подлинности этого памятника. Здесь подчеркнем, что в дошедшем до нас виде летопись, дошедшая только в составе «Истории» В. Н. Татищева, была составлена не ранее последней четверти XVII в. Нечего и говорить, что первому нов­городскому епископу Иоакиму, за пересказ повествования которого выдал свой труд не­известный летописец, источник текста при­надлежать не мог. Достаточно сказать, что крещение Руси связывалось в нем с именем болгарского царя Симеона, умершего за не­сколько десятилетий до вокняжения Влади­мира. О крещении новгородцев Иоакимов-ская летопись сообщает следующее:

«В Новеграде людие, уведавше еже Доб-рыня идет крестити я, учиниша вече и за-кляшася вси не пустити во град и не дати идолы опровергнути. И егда приидохом, они, разметавше мост великий, изыдоша со оружием, и асче Добрыня пресчением и ла-годными словы увесчевая их, обаче они ни слышати хотяху и вывесше 2 самострела великие со множеством камения, постави-ша на мосту, яко на сусчия враги своя. Мы же стояхом на торговой стране, ходихом по торжисчам и улицам, учахом люди, елико можахом. Но гиблюсчим в нечестии слово крестное, яко апостол рек, явися безумием и обманом. И тако пребыхом два дни, неко-лико сот крестя. Тогда тысяцкий новгород­ский Угоняй, ездя повсюду, вопил: "Лучше нам помрети, неже боги наша дати на пору­гание" . Народ же оно я страны, разсвирипев, дом Добрынин разориша, имение разграби-ша, жену и неких от сродник его избиша.

Тысецкий же Владимиров Путята, яко муж смысленный и храбрый, уготовав лодиа, из­брав от Ростовцев 300 муж, носчию переве-зеся выше града на ону страну и вшед во град, никому же пострегшу, вси бо чаяху своих воев быти. Он же дошед до двора Уго-няева, онаго и других предних мужей ят и абие посла к Добрыне за реку. Людие же страны оные, услышавшее сие, собрашася до 5000, оступиша Путяту, и бысть междо ими сеча зла. Некия шедше церковь Преобра­жения Господня разметаша и до мы христи­ан грабляху. Даже на разсвитании Добрыня со всеми сусчими при нем приспе (и повеле у брега некие до мы зажесчи, чим люди паче устрашении бывшее, бежаху огнь тушити; и абие) преста сечь, тогда преднии мужи просиша мира.

Добрыня же, собра вой, запрети грабле-ние и абие идолы, сокруши, древянии сожго-ша, а каменнии, изломав, в реку вергоша; и бысть нечестивым печаль велика. Мужи и жены, видевшее тое, с воплем великим и слезами просясче за ня, яко за сусчие их бо­ги. Добрыня же, насмеяхаяся, им весча: "Что, безумнии, сожалеете о тех, которые себя оборонить не могут, кую помосчь вы от них чаять можете". И посла всюду, объ­являя, чтоб шли ко кресчению. Воробей же посадник, сын Стоянов, иже при Владимире воспитан и бе вельми сладкоречив, сей идее на торжисче и паче всех у весча. Идоша мно-зи, а не хотясчих креститися воини влачаху и кресчаху, мужи выше моста, а жены ниже моста. Тогда мнозии некресчении поведаху о себе кресчеными быти; того ради повеле-хом всем кресченым кресты деревянни, ово медяны и каперовы на выю возлагати, а иже того не имут, не верити и крестити; и абие разметанную церковь паки сооружихом. И тако крестя, Путята иде ко Киеву. Сего для людие поносят новгородцев: Путята крести мечом, а Добрыня огнем ».

Мною приведен текст по черновой руко­писи, в которой Татищев копировал доставшийся ему летописный памятник. Слова, за­ключенные нами в скобки, вероятно, были пропущены по небрежности и восполнены на поле — без них в тексте явная лакуна. По­сле слова «каперовы» в рукописи есть при­мечание Татищева, предлагающего перево­дить как «оловянные».

К Йоакимовской летописи вообще и к это­му, наиболее известному ее свидетельству в частности, в науке существует прямо про­тивоположное отношение. Одни исследо­ватели видят в Иоакимовской совершенно адекватный источник и, подчас без каких-либо оговорок, пишут о «восстании» новго­родцев против крещения. С другой сторо­ны, некоторые источниковеды высказывали решительные сомнения в подлинности ис­точника вообще, предлагая видеть в нем пол­ностью или частично творчество самого В. Н. Татищева.

Большинство исследовате­лей, впрочем, признали подлинность сохра­нившегося текста Йоакимовской, идентифи­цируя ее как новгородский памятник конца XVII в. Разделяя этот подход, автор этих строк пришел к выводу об использовании в Иоакимовской летописи наряду с устными преданиями также сказания о крещении Ру­си, созданного в Новгороде примерно в тре­тьей четверти XIII в. Из него почерпнуты сведения об истории Киевской Руси. Имен­но это сказание автор конца XVII столе­тия, скорее всего, принял за летопись Иоа-кима. Возможно, этому поспособствовало удержанное и в поздней переработке перво­го лица «мы» при описании крещения новго­родцев.

Тем не менее, сам факт вмешательства Та­тищева в сохраненный им текст налицо. Свои предположения и домыслы, пусть не слиш­ком многочисленные, он смело вносил в летописное повествование. В этом можно убе­диться, сопоставив черновик «Истории», то есть непосредственную копию летописного текста, с беловой Воронцовской рукописью. Рассматриваемый фрагмент, будучи перепи­сан набело, претерпел следующие измене­ния. Не совсем, видимо, уместные, на его взгляд, в этом контексте «самострелы» Та­тищев заменил древнерусским словом «по­роки», а в речи Добрыни, обращенной к нов­городцам, «помосчь» почему-то стала «поль­зой». Мира новгородские «мужи» теперь просят, «пришедше к Добрыне». Самое зага­дочное добавление — целая фраза после описания «пороков»: «Высший же над жре­цы славян Богомил, сладкоречия ради наре­чен Соловей, вельми претя люду покоритися». Это явно чужеродная вставка в текст, где вождем восстания выведен Угоняй, и именно его захватывает в заложники Путята. Можно догадаться, что Татищев счел уместным поставить во главе восставших жреца. Но откуда он взял его имя (точнее, два имени), мы не можем и догадываться. В любом случае, проблема эта имеет больше отношения к истории исторической науки XVIII в., еще во многом стоявшей между летописью и романом, чем к истории креще­ния Руси.

Итак, вмешательство В. Н. Татищева в текст сравнительно невелико. Но и призна­ние этого факта не делает Иоакимовскую летопись безусловно достоверной. Еще Н. М. Карамзин считал, что вся история кре­щения новгородцев — лишь развернутый до­мысел вокруг присловья туманного проис­хождения. Даже признавая наличие в основе Йоакимовской подлинных преданий, зафик­сированных к тому же впервые еще в XIII в., мы не можем отрицать противоречий и несообразностей имеющегося текста. Есть в нем и явно малодостоверные детали. Откровен­ную нелепость встречаем уже в самом нача­ле: как могли новгородцы поставить свои «самострелы» «на мосту», который только что сами «разметаша»? Или они построили его снова — навстречу Добрыне? Кстати, именно под этим мостом — целым и невреди­мым, проплывал, как мы помним, Перун в С1Ас. Само наличие в Новгороде двух кам­неметов, кстати, вызывает некоторые сомне­ния. Хотя осадная техника славянам была известна уже с конца VI в., но строили ее, как правило, в походах на месте осады, а не хранили в мирное время в городах. Об обо­ронительном использовании камнеметов до того на Руси ничего неизвестно, тем более на севере Руси.

Весьма странным выглядит использование как опоры в крещении Новгорода 300 рос­товцев. В Ростове и его округе новая вера утверждалась с трудом и уже в XI-начале XII вв. Наличие в Новгороде 5000 боеспо­собных горожан в конце X в. тоже можно подвергнуть сомнению. Нет ни письменных, ни археологических подтверждений сущест­вования в Новгороде до крещения церкви Преображения Господня, хотя факт исклю­чить нельзя. Согласно всем источникам, идол в главном Новгородском капище был один — деревянный Перун. Это подтвержда­ется и раскопками на месте капища (Пе-рынь). Здесь же говорится о большом числе идолов, в том числе о каменных. Ни тысяц­кий Угоняй, ни посадник Воробей Стоянович не упоминаются в других источниках. При этом «посадником» в X-XI вв. титуловался княжеский наместник в Новгороде, а иногда и новгородский князь. Совершенно очевид­но, что посадником в описываемое время был Добрыня, а не некий Воробей. Что каса­ется Путяты, то о его существовании можно судить лишь на основании присловья, приво­димого в конце отрывка. Нельзя при этом забывать, что Путятой звали одного из пред­ставителей новгородской по происхожде­нию боярской династии Остромировичей в XI в., и именно отсюда имя могло попасть в фольклор (в том числе в предания и были­ны о Добрыне).

Тем не менее, уже давно некоторые на­ходки Новгородской археологической экс­педиции в слоях конца Х в. сопоставлены с известием Псевдо-Иоакима о крещении «огнем». Мы можем полагать, что автор XIII и затем конца XVII в. опирался на подлин­ную историческую традицию, в основе кото­рой лежали реальные факты. Но, тем более признавая некоторую силу документа за Ио-акимовской, мы должны довериться ее сви­детельству в целом. А оно достаточно од­нозначно. Вспомним, что именно сказано в Иоакимовской летописи о происхождении присловья: «того для люди поносят новго­родцев: Путята крести мечем, а Добрыня ог­нем». Кто же мог «поносить» новгородцев, если бы вся Русь была крещена насильствен­но, «огнем и мечем»? — очевидно, что никто. Представляется, что как раз Иоакимовская летопись является решающим свидетельст­вом против подобных утверждений. Новго­род, где произошли какие-то столкновения, явно стал исключением из общего правила, что и привело к появлению в антиновгород­ских кругах (возможно, в Киеве) «поносно­го» присловья.

Мы не можем судить о конкретных обсто­ятельствах появления текста новгородского первоисточника Иоакимовской летописи в XIII в. Но ясна одна из его тенденций — подчеркнуть некоторую, говоря библейским языком, «жестоковыйность» своих сограж­дан, выпятить их противостояние христиа­низации не только своего города, но и Руси в целом. Потому новгородские князья Олег и Владимир противопоставляются киевским Аскольду и Ярополку как воинствующие язычники. Потому же какие-то беспорядки, сопровождавшие крещение в Новгороде и не замеченные ни киевским, ни официальным местным летописанием, превращаются в гроз­ное восстание, едва не стоившее первым хри­стианам жизни. «Поносная» приговорка, сочиненная недоброжелателями Новгорода, увенчала этот своеобразный памфлет про­тив сограждан, составленный явно в пику утвердившейся во владычных летописях концепции крещения. Когда в XIX и особенно в XX в. наступила пора новых переоценок, текст древнего полемиста вновь оказался востребован. Однако ему придали прямо противоположный смысл. Псевдо-Иоаким показывал свой город печальным исключе­нием — некоторые историки нового времени попытались превратить его интерпретацию событий в типичный для всей Руси пример.

Новгородская икона XV в.  Крещение Господне

Заключение

Значительным событием в ранней истории большинства европейских народов стало их приобщение к миру христианских ценностей. У славян христианство пробивало себе дорогу довольно медленно.

Разрушение привычного жизненного уклада в период постоянных миграций в первом тысячелетии нашей эры создавало предпосылки для усвоения более универсальных верований. Христианство на Руси распространялось как длительная работа по внедрению религии, где добровольно, где насильственно в течение нескольких веков.

Историческое значение Крещения Руси заключается в приобщении славяно-финского мира к ценностям христианства, создание условий для сотрудничества Руси с другими христианскими государствами.

Русcкая церковь стала силой, объединяющей разные земли Руси, культурную и политическую общность.

Крещение Руси - это не кратковременное действие, а длительный процесс постепенной христианизации восточных славян. Крещение Руси создало новые формы внутренней жизни и новые формы взаимодействия о окружающим миром.

Гумилев сказал: "Военно-политические следствия выбора веры были очень велики. Сделанный выбор не только дал Владимиру сильного союзника - Византию, но и примирил его с населением собственной столицы. Некоторое сопротивлении крещению оказывали на первых порах, предпочитая язычество, Новгород и Чернигов Но язычники Новгорода были сломлены военной силой, а через некоторое время Чернигов вместе со Смоленском также приняли христианство. Теперь перед киевским князем оставались лишь внешнеполитические проблемы. Принятие христианских норм морали не было психологическим насилием для новообращенных, которые привыкли к элементарному противопоставлению добра и зла.

Добро и мудрость христианства в 988 году сразилось с Перуном и стремлением к наживе - действительным богом рахдонитов. Крещение дало нашим предкам высшую свободу - свободу выбора между Добром и Злом, а победа православия подарила Руси тысячелетнюю историю".

Список используемой литературы

1.                 Русанова И. П., Тимощук Б. А. Язы­ческие святилища восточных славян. М., 1993.

2.                 Шахматов А. А. Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; Шахма­тов А. А. Повесть временных лет. Т. 1. Пг., 1916; Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-исто­рическое значение. М.-Л., 1947; Тихомиров М. Н. Начало русской историографии // Тихомиров М. Н. Русское летописание. М., 1979.

3.                 Начальная летопись. М., 1999. С. 98-99.

4.                 Начальная летопись. С. 136.

5.                 Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. 3. М., 2000. С. 159-160. Перевод данного фраг­мента см.: Начальная летопись. С. 59-60.

6.                 ПСРЛ. Т. 3. С. 128.

7.                 Бобров А. Г. Из истории летописания первой половины XV века // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 46. СПб., 1993. С. 7-11; Клосс Б. М. Второе предисловие к изданию 2000 г. // ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. М., 2000. С. XI XIII.

8.                 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000. Стб. 11. Прим. 67.

9.                 ПСРЛ. Т. 6. Вып. 1. М., 2000. Стб. 105-106. Фрагмент, заключенный в скобки, восстановлен по списку Царского — позднейшей редакции С1Л. В обоих сохранившихся списках старшего извода он пропущен, явно по небрежности еще их протографа.

10.             ПСРЛ. Т. 27. М., 1962. С. 314.

11.             ПСРЛ. Т. 22. СПб., 1911. С. 367.

12.             См. например: Толочко П. П. Древняя Русь. Киев, 1987. С. 73, где не указывается даже источник сведений.

13.             Ср. наиболее сдержанный вариант такой оценки: Моргайло В. М. Работа В. Н. Татищева над тек­стом Иоакимовской летописи // Археографический ежегодник. М., 1963.

14.             Тихомиров М. Н. О русских источниках «Истории Российской» // Татищев В. Н. Указ. соч. Ч. 1. С. 50-53; Азбелев С. Н. Новгородские летописи XVII в. Новгород, 1960. С. 47-50.

15.             Алексеев С. В. Источники Иоакимовской летописи // Историческое обозрение. Вып. 3. М., 2002.

16.             Татищев В. Н. История Российская. Ч. 1. М., 1994. С. 112-113, 398 (приведен текст по черновой рукописи Б).

2