Красота по-японски

Мерилами красоты у японцев служат четыре понятия - саби, ваби, сибуй и югэн. Первые три понятия своими корнями уходят в древнюю религию синто, а югэн - навеяно буддийской философией. Без этих понятий пытаться понять японскую культуру бессмысленно. В традиционной японской эстетике саби, ваби, сибуй и юген определяют сущность прекрасного.

Саби дословно означает ржавчина. Этим понятием передается прелесть потертости, некоего налета времени, патины, следов прикосновения многих рук. Считается, что время способствует выявлению сущности вещей. Поэтому японцы видят особое очарование в следах возраста. Их привлекает потемневший цвет старого дерева, замшелый камень в саду или даже обтрепанность - следы многих рук, прикасавшихся к краю картины.

Категория саби выражает связь искусства с природой.

Саби — это естественная красота, рожденная временем, его печать. Чем явственнее приметы времени, тем драгоценнее вещь. Японцы любят заваривать чай в чайнике из необожженной глины. С каждой заваркой запах становится богаче, а чайник дороже. А чашка станет совершенной, после того, как глазурь покроется изнутри сеточкой трещин.

Ваби — это отсутствие нарочитого, красота простоты. С этим понятием связана практичность, функциональность и утилитарная красота предметов. Красота и естественность для японцев - понятия тождественные. Все, что неестественно, не может быть красивым. Ваби мост между искусством и повседневной жизнью. Понятие ваби очень трудно объяснить словами, его надо почувствовать. Ваби - это отсутствие чего-либо вычурного, броского, нарочитого, то есть в представлении японцев вульгарного.

Ваби - это прелесть обыденного, мудрая воздержанность, красота простоты. Воспитывая в себе умение довольствоваться малым, японцы находят и ценят прекрасное во всем, что окружает человека в его будничной жизни, в каждом предмете повседневного быта. Не только картина или ваза, а любой предмет домашней утвари, будь то лопаточка для накладывания риса или бамбуковая подставка для чайника, может быть произведением искусства и воплощением красоты. Практичность, утилитарная красота предметов - вот что связано с понятием ваби.

Ваби и саби со временем стали употребляться как одно понятие — ваби-саби, которое затем обрело более широкий смысл, превратившись в обиходное слово сибуй. Японец на вопрос, что такое сибуй, ответит - то, что человек с хорошим вкусом назовет красивым. Сибуй — это красота, заключенная в материале при его минимальной обработке, и практичность изделия. Сочетание этих двух качеств японцы считают идеалом.

На протяжении столетий японцы развили в себе способность распознавать и воссоздавать качества, определяемые словом сибуй, почти инстинктивно. В буквальном смысле слова сибуй означает терпкий, вяжущий. Произошло оно от названия повидла, которое приготовляют из хурмы. Сибуй - это красота простоты плюс красота естественности. Кинжал незачем украшать орнаментом. В нем должна чувствоваться острота лезвия и добротность закалки. При минимальной обработке материала - максимальная практичность изделия - сочетание этих двух качеств японцы считают идеалом. Сибуй - это первородное несовершенство в сочетании с трезвой сдержанностью. Все искусственное, вычурное несовместимо с этим понятием.

Юген — недосказанность, красота, которая лежит в глубине вещей, не стремясь на поверхность. Кенко Ио-шида в XVIII веке писал: «У всех вещей законченность плоха, лишь неоконченное дает радостное, расслабляющее чувство». Предмет, который завершен, неинтересен, изменчивость природного пропадает в законченности. Японское искусство отрицает и симметрию - она воплощает в себе повторение.

Тайна искусства состоит в том, чтобы вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. Это и есть четвертый критерий японского представления о красоте. Югэн воплощает собой мастерство намека или подтекста, прелесть недоговоренности. Заложенная в природе Японских островов постоянная угроза непредвиденных стихийных бедствий сформировала у народа душу, очень чуткую к изменениям окружающей среды. Буддизм добавил сюда свою излюбленную тему о непостоянстве мира. Обе эти предпосылки сообща привели японское искусство к воспеванию изменчивости, бренности. Увидеть в недолговечности источник красоты сумели, пожалуй, лишь японцы. Не случайно своим национальным цветком они избрали именно сакуру.

Как и национальное мировоззрение в целом, японская эстетика сформировалась под влиянием синтоизма, буддизма, даосизма, неоконфуцианства.

Из синтоизма в ее арсенал вошла одна из уже упоминавшихся древнейших категорий - └ками", обозначающая одухотворенность всех вещей во вселенной. Для нас важно то, что ками присутствуют и в искусственно созданных вещах, причем в каждой из них - своя индивидуальная душа.

В национальной эстетике это значение внутренне связано с другой важнейшей категорией - "макото". Макото - это подлинная природа вещей, и видимое и слышимое - формы проявления этой природы. Слово "макото" переводится как "истина". И задача художника - найти эту истину. Найти, но не примешивать к ней ничего своего, личного. По утверждению японских исследователей, макото отражает закон не только искусства, но и жизни: природа вещей соотносится с феноменальным миром как "неизменное" и "изменчивое". Добавим к этому, что "макото" переводится еще и как "искренность". Непривычное для европейцев понятие "искренности вещей" глубинными смыслами связано с самой ранней и одной из наиболее важных категорий прекрасного - "моно-но аварэ", переводимой как "очарование вещей".

Моно в этой категории трактуется как универсальное понятие вещи, как признак единства мира, но и как отдельная вещь. При этом оно приложимо и к неодушевленным предметам, и к одушевленным существам, и даже к абстрактным понятиям. Моно-но аварэ - это и нечто всеобщее, и индивидуальное свойство каждой вещи в отдельности. Это как будто бы опять ками, но не в религии, а в искусстве, в эстетике, и уже не наивное языческое представление, а осознанная и многозначная категория. О психологической сложности этой категории говорит следующее размышление Т.П. Григорьевой: "Моно-но аварэ - знак дружелюбного настроя, некоей беспечности людей, не знавших больших потрясений, уверенных в своей незыблемости. Отсюда - восторг перед миром и любование им, интимно влюбленный, доверчивый взгляд на природу и человека, желание насладиться тем, что открыто взору и слуху".

Но проникновение, вчувствование в красоту окружающего мира родили еще две близкие по смыслу к "аварэ" и "макото" мировоззренческие и эстетические категории - "мудзё" и "югэн". Мудзё - это закон (именно закон, а не измышление) непрочности вещей. Ниже мы увидим, что современные педагоги проектной культуры считают необходимым внушить детям, что вещи не только возникают, но и умирают, и воспринимать и творить их нужно во всем объеме их судьбы. Диалектика выживания превратила эту беспощадность, подобную безжалостности античных мойр, богинь судьбы, в эстетику югэн. Югэн - дух прекрасного, но не ясного, как аварэ, пленительного в своей непосредственности, а скрытого, тайного, недоступного взору. Красота югэн - это поиск неизменного в изменчивом мире, эстетическая манифестация той философии жизни, которая занята поисками вечного в мире преходящего. Японские категории эстетики внутренне связаны между собою, образуя единство. В них легко обнаружить сходство, но важно именно их различие, порою неуловимое, логически необъяснимое, но интуитивно очень близкое и понятное любому художнику. Переход от макото и югэн к их феноменальному проявлению в видимом и слышимом и, далее, в очаровании, в моно-но аварэ, внешне подобно нашим эстетическим установкам о соотношении содержания и формы. Но только внешне. В японской эстетике на месте "содержания" - его отсутствие, небытие, то, что не имеет формы. Но небытие рождает бытие, бесформенное рождает имеющее форму. При этом подчеркивается не их противопоставление, а близость: "Небытие и бытие переходят друг в друга, повинуясь двустороннему движению туда-обратно, но между небытием и бытием нет существенной разницы, бытие лишь временная манифестация небытия. Это и определило тип связи между тем, что не имеет формы, и тем, что имеет форму". В дальневосточной традиции подлинная реальность есть небытие, отсутствие форм. Но в то же время в небытии потенциально все уже содержится и время от времени всплывает в феноменальном мире, а затем снова возвращается в небытие. Без понимания исключительного значения небытия "невозможно понять ни одну категорию художественного мышления японцев - ни характер их традиционных эстетических категорий, ни способ рассмотрения вещей современными японцами".

К одному из "способов рассмотрения вещей" относится представление о времени. Идея небытия располагала к небытийному восприятию времени, а признание двустороннего движения ("туда-обратно") породило представление об обратимом характере времени, о его движении вспять. Вектор времени направлен в прошлое и тогда, когда речь идет о будущем. Отсюда - колоссальное уважение к традиции, к традиционным эстетическим категориям, к культурному и художественному наследию. Европейцы привыкли к представлению о движении как о постепенном восхождении от низшего к высшему, Японцы же лишь из европейских книг узнали о существовании таких понятий, как "прогресс" и "эволюция". Характер движения трактовался ими не как возникновение нового за счет старого, а как восстановление старого в новом цикле кругового движения. Это и есть закон традиционализма.

С категорией небытия связан и метод творчества, определяемый как "не-творчество", "не-деяние". Проистекает этот метод из представления о характере творения у даосов. В отличие от Бога в обычном представлении, который создает мир актом творения ("вэй"), Дао создает его несотворенным ("увэй"), что приблизительно соответствует нашему слову "произрастание". Вещи сотворенные - это отдельные части, собранные воедино как механизм, или же предметы, членение которых навязано извне, как, например, скульптура. Членение же всего растущего происходит, наоборот, изнутри и направлено вовне. Отсюда - формула бездействия, невмешательства в законы природы. И тут возникает объяснимый для европейского сознания парадокс. Если мы воспринимаем не-деяние как пассивность, как ничегонеделание, то китайско-японское бездействие существует ради ненарушения естественного хода вещей, то есть во имя правильного действия и правильного сосредоточения, когда природа художника уподобляется пространству вселенной. Тем самым "увэй" (бездействие) становится "вэй" (действием), сообразованным с законами природы, соразмерным естественным ритмам и постоянно меняющимся условиям. "Вэй увэй" - это деяние не-деянием; "Дао постоянно в не-деянии, но нет ничего, чего бы оно не делало", - говорил Лао-Цзы.

Итак, увэй можно считать как бы нетворческим методом творчества: не творения чего-то нового, а выявления того, что заложено в природе. Нет совершеннее метода, чем метод самой природы. Вершина искусства - природа, нерукотворное творчество, и художник - ее послушный ученик. Отсюда и традиционно бережное отношение к природным материалам. В искусстве керамики, ткачества, художественной обработки дерева или металла японцы стремятся сохранить естественный вид материала, стремятся не менять его. Один из примеров такого отношения описал выдающийся японский писатель Кавабата Ясунари. Речь идет о фарфоровых вазах ига: "Ига обжигается на сильном огне. Пепел и дым от соломы растекаются по поверхности, и когда температура падает, ваза как бы покрывается глазурью. Это не рукотворное искусство, оно не от мастера, а от самой печи; от ее причуд или от помещенной в нее породы зависят замысловатые цветовые узоры. Крупный, размашистый, яркий рисунок на старинных ига под действием влаги обретает чувственный блеск и начинает дышать в одном ритме с росой на цветке".

Принцип естественности - один из главных в японской эстетике, в творчестве японских художников прошлых времен. Отсюда же метод уподобления: чтобы нарисовать ручей, нужно уподобиться ручью; чтобы нарисовать сосну, нужно уподобиться сосне. Это означает, что художник должен чувствовать и ручей, и сосну. А когда такое слияние достигнуто, не нужно прилагать усилий - кисть будет двигаться сама. Это и есть увэй в процессе самого творчества: художник "бездействует", а по бумаге движется дух изображаемого предмета. Но в этом "бездействии" исключительно действенен дух самого художника: художник "растворяется" в предмете, но его произведение оказывается в высшей степени индивидуальным, уникальным. И это уже вэй-увэй - деяние не-деннием. Все дело в сосредоточении, в центрированности сознания. Таковы, вкратце, категории и принципы японской эстетики. На деле и каждая из категорий, и вся эстетическая система неизмеримо сложнее. Их характеристика, приведенная здесь, - необходимый минимум, позволяющий представить существо тех аспектов сфер воспитания и образования Японии, которые относятся к проектной культуре.