Проект атомной бомбы ХФТИ 1940 года

Введение

Всегда, пока будет существовать человечество, будут войны. Мировые, гражданские не важно, но всегда будут потери. Раньше, лет 200 назад, человеческие потери измерялись сотнями тысяч, но в 20 веке счет пошел на миллионы. Все это говорит о совершенствовании оружия, тактики, да и вообще возросшей жестокости людей. В 1945 Америка испытала первую атомную бомбу, тем самым показав миру новый вид под названием «оружие массового уничтожения». Конечно же, главным «врагом » был СССР, так как именно он разгромил Германию и отвоевал Европу. Ответ Союза не заставил себя долго ждать. Пускай наша бомба и была отчасти копией американской, но именно её создание, а также создание в дальнейшем водородной бомбы и межконтинентальных баллистических ракет, привело СССР и США к гарантии взаимного ядерного уничтожения и невозможности развязывания войны между этими странами. Эта проблема будет актуальна и сегодня, и завтра, пока не будет изобретено что-то новое и не начнется новая гонка вооружений. Хотя сегодня и принято называть, что третья мировая это борьба с терроризмом и возможный конфликт со странами, которые прячут свои бомбы, настоящая третья мировая, если в ней будут участвовать Россия и США, если и не приведет к уничтожению человечества, то откинет его на тысячи лет назад. Как сказал Эйнштейн: «Я не знаю, каким оружием будет вестись третья мировая, но четвёртая точно палками и камнями».

Проект атомной  бомбы ХФТИ 1940 года¹

В октябре 1940 г. сотрудники Харьковского физико-технического института  В.А. Маслов и В.С. Шпинель подали секретную заявку на изобретение "Об использовании урана в качестве взрывчатого и отравляющего вещества". Проблему создания сверхкритической массы урана в требуемый момент времени они предлагали решить следующим образом: заполнить ураном сосуд, "разделенный непроницаемыми для нейтронов перегородками таким образом, чтобы в каждом отдельном изолированном объеме - секции - смогло поместиться количество урана меньше критического. После заполнения такого сосуда стенки при помощи взрыва удаляются и, вследствие этого, в наличии оказывается масса урана значительно больше критической. Это приведет к мгновенному возникновению уранового взрыва". Предложенная авторами схема уранового заряда в принципе не являлась работоспособной, так как создать в приемлемых габаритах стенки, "непроницаемые для нейтронов", невозможно. Однако ценность предложения авторов была велика, поскольку именно эту схему можно считать первым в нашей стране обсуждавшимся на официальном уровне предложением по конструкции собственно ядерной бомбы. Вероятно поэтому отделом изобретательства Министерства вооруженных сил 7 декабря 1946 г. было принято решение о выдаче по рассматриваемой заявке В.А. Маслова и B.C. Шпинеля авторского свидетельства, несмотря на то, что отзывы на эту заявку, относившиеся ещё к 1941 г., были, по существу, отрицательными.

 В августе 1940 г. энергичный В.А. Маслов в записке, составленной по поручению президиума Академии наук, предложил резко ускорить работы по "проблеме урана". Он наметил основные направления действий, включая разработку технологий получения жидких и газообразных соединений урана, методов разделения изотопов, "окончательное выяснение возможности возбуждения цепной реакции в природной смеси изотопов урана". Решение последней задачи он считал целесообразным возложить на лабораторию И.В. Курчатова. Далее Маслов предлагал "по примеру заграницы засекретить работы, связанные с разделением изотопов урана" и резко увеличить объемы добычи урансодержащих руд.

 Однако руководство  Академии наук и научно-исследовательских  институтов в то время без  особого энтузиазма отнеслось к идее форсирования работ по урану. К примеру, президент Академии наук А.Ф. Иоффе полагал: "Вряд ли можно ожидать в ближайшем будущем практической отдачи от деления урана. Другое дело - исследование этого процесса… Здесь надо расширять фронт работ… О создании уранопроизводящей индустрии говорить рановато". Директор Радиевого института АН СССР академик В.Г. Хлопин 17 апреля 1941 г. в письме в Управление военно-химической защиты НКО СССР утверждал: "Положение с проблемой урана в настоящее время таково, что практическое использование внутриатомной энергии, которая выделяется при процессе деления его атомов под действием нейтронов, является более или менее отдаленной целью, к которой мы должны стремиться, а не вопросом сегодняшнего дня. В настоящее время можно считать установленным лишь принципиальную возможность осуществления цепной реакции распада чистого изотопа урана с массой 235 или сильно обогащенного этим изотопом природного урана при условии достаточных количеств этого изотопа или смеси…" В то же время В.Г. Хлопин отмечал, что "до настоящего времени нигде в мире еще экспериментально осуществить... цепную реакцию распада урана не удалось; однако, по поступающим к нам сведениям, над этим вопросом усиленно работают в США и Германии. У нас такого рода работы тоже ведутся и их крайне желательно всячески форсировать..." Далее в своем заключении В.Г. Хлопин подчеркивал, что даже если бы и удалось осуществить цепную реакцию деления урана, то выделяющуюся при этом весьма большую энергию "целесообразнее было бы использовать для приведения в действие двигателей, например, для самолетов или других целей, нежели взамен взрывчатых веществ".

 Сами ученые-ядерщики "первого эшелона", в том  числе И.В. Курчатов, Ю.Б. Харитон,  Г.Н. Флеров, осознававшие гигантскую  трудность проблемы, не настаивали на "одномоментной" перестройке приоритетов в исследованиях и предлагали на первом этапе лишь "выяснить условия, при которых можно было бы, независимо от соображений экономической целесообразности, реализовать самопроизвольную цепную ядерную реакцию", а также "выяснить вопрос о стоимости и технических возможностях использования энергии деления урана", для чего, по их мнению, следовало "создать при АН СССР фонд урана в количестве нескольких тонн для опытов по цепной реакции". Впрочем, даже это последнее предложение осталось нереализованным. Впоследствии академик В.Г. Хлопин отметил, что на весь 1941 г. задание по добыче солей урана в СССР составляло всего 0,5 т, в то время как в мире, по его данным, ежегодно добывалось 250…275 т металлического урана.

 Нападение Германии  на Советский Союз вызвало  практически немедленную приостановку  ядерных исследований в нашей  стране.. Но уже через несколько  месяцев после начала боевых  действий на советско-германском  фронте интерес к ним вновь  усилился по нескольким причинам. Во-первых, никакая война не могла переубедить отечественных ученых в том, что создание ядерной бомбы потенциально возможно и что ее появление в руках противника принесет неисчислимые беды. 12 октября 1941 г. академик П.Л. Капица, выступая в Москве на антифашистском митинге ученых, заявил: "…атомная бомба даже небольшого размера, если она осуществима, с легкостью могла бы уничтожить крупный столичный город с несколькими миллионами населения… Мое личное мнение, что технические трудности, стоящие на пути использования внутриатомной энергии, еще очень велики…" Это мнение было известно руководству, курировавшему работу учреждений Академии наук.

 Во-вторых, высокую  активность в пользу возобновления  и даже форсирования работ  по урановому проекту развил молодой ученый Г.Н. Флеров, неоднократно обращавшийся с письмами и телеграммами в различные инстанции, включая президиум Академии наук, председателя Комитета по делам высшей школы при СНК СССР С.В. Кафтанова (в июле 1941 г. последний стал уполномоченным ГКО по науке) и самого И.В. Сталина. Одно из писем Г.Н. Флерова С.В. Кафтанову завершалось словами: "История делается сейчас на полях сражений, но не нужно забывать, что наука, толкающая технику, вооружается в научно-исследовательских лабораториях; нужно все время помнить, что государство, первое осуществившее ядерную бомбу, сможет диктовать всему миру свои условия. И сейчас единственное, чем мы сможем искупить свою ошибку - полугодовое безделье - это возобновление работ и проведение их в еще более широком масштабе, чем это было до войны". И хотя прямого ответа Флеров не получил, его письма сыграли определенную роль.

В третьих, именно в этот период, вскоре после нападения Германии на Советский Союз, отечественные  разведорганы стали получать информацию об осуществлении англо-американского ядерного проекта практически "из первых рук".

Работа в 1941—1943 годах²

Уже с сентября 1941 года в СССР начала поступать разведывательная информация о проведении в Великобритании и США секретных интенсивных  научно-исследовательских работ, направленных на разработку методов использования атомной энергии для военных целей и создание атомных бомб огромной разрушительной силы. Одним из наиболее важных, полученных ещё в 1941 году советской разведкой, документов является отчёт британского «Комитета MAUD». Из материалов этого отчёта, полученного по каналам внешней разведки НКВД СССР от Дональда Маклина, следовало, что создание атомной бомбы реально, что вероятно она может быть создана ещё до окончания войны и, следовательно, может повлиять на её ход.

Разведывательная информация о работах по проблеме атомной  энергии за рубежом, имевшаяся в  СССР к моменту принятия решения  о возобновлении работ по урану, была получена как по каналам разведки НКВД, так и по каналам Главного разведывательного управления Генерального штаба Красной армии.

В мае 1942 года руководство  ГРУ информировало Академию наук СССР о наличии сообщений о  работах за рубежом по проблеме использования  атомной энергии в военных  целях и просило сообщить, имеет  ли в настоящее время эта проблема реальную практическую основу. Ответ на указанный запрос в июне 1942 года дал В. Г. Хлопин, который отметил, что за последний год в научной литературе почти совершенно не публикуются работы, связанные с решением проблемы использования атомной энергии.

Официальное письмо главы  НКВД Л. П. Берия на имя И. В. Сталина  с информацией о работах по использованию атомной энергии  в военных целях за рубежом, предложениями  по организации этих работ в СССР и секретном ознакомлении с материалами  НКВД видных советских специалистов, варианты которого были подготовлены сотрудниками НКВД ещё в конце 1941 — начале 1942 годов было отправлено И. В. Сталину в октябре 1942 года, уже после принятия распоряжения ГКО о возобновлении в СССР работ по урану.

Советская разведка имела подробные сведения о работах по созданию атомной бомбы в США, исходившие от специалистов, понимавших опасность ядерной монополии или сочувствующих СССР, в частности, Клауса Фукса, Теодора Холла, Жоржа Коваля и Давида Грингласа. Однако решающее значение, как полагают некоторые, имело адресованное Сталину в начале 1943 года письмо советского физика Г. Флёрова, который сумел разъяснить суть проблемы популярно. С другой стороны, имеются основания предполагать, что работа Г. Н. Флёрова над письмом Сталину завершена не была и отправлено оно не было.

Запуск атомного проекта³

28 сентября 1942 г., через  полтора месяца после старта  Манхэттенского проекта, было  принято постановление ГКО №  2352сс «Об организации работ  по урану». Оно предписывало:

Обязать Академию наук СССР возобновить работы по исследованию осуществимости использования атомной энергии путём расщепления ядра урана и представить Государственному комитету обороны к 1 апреля 1943 года доклад о возможности создания урановой бомбы или уранового топлива…

Распоряжение предусматривало  организацию с этой целью при  Академии наук СССР специальной лаборатории  атомного ядра, создание лабораторных установок для разделения изотопов урана и проведение комплекса  экспериментальных работ. Распоряжение обязывало СНК Татарской АССР предоставить Академии наук СССР в Казани помещение площадью 500 м² для размещения лаборатории атомного ядра и жилую площадь для 10 научных сотрудников.

 Лаборатория № 2⁴

12 апреля 1943 г., выполняя  решение Государственного комитета обороны приступить к атомному проекту, Академия наук приняла секретное постановление о создании новой лаборатории для Курчатова. Она стала известна как «Лаборатория № 2», поскольку руководство не хотело, чтобы название раскрывало ее функции. Находясь формально в составе Академии наук, Лаборатория № 2 подчинялась на самом деле Первухину и Совету Народных Комиссаров. Первухин был тем представителем правительства, с которым Курчатову предстояло иметь дело.

В распоряжение Курчатова  предоставили сто московских прописок: для проживания в Москве требовалось специальное разрешение. Он также получил право демобилизовать людей из Красной армии. Вначале лаборатория размещалась в помещении Сейсмологического института в Пырьевском переулке. Вскоре она заняла часть другого института на Большой Калужской улице. По мере разрастания лаборатории Курчатов присматривал место, где ее можно было бы и дальше увеличивать. Он нашел такое место в Покровском-Стрешневе, на северо-востоке города, вблизи Москвы-реки. Там уже начались работы по строительству нового здания Всесоюзного института экспериментальной медицины, и, поскольку площадка располагалась за городом, имелось место для последующего расширения лаборатории. Курчатов принял незавершенное здание, к нему были добавлены другие строения, и в апреле 1944 г. лаборатория переехала в новые помещения. На 25 апреля 1944 г. в Лаборатории № 2 числилось 74 сотрудника. 25 из них были ученые, среди которых— Алиханов, Кикоин, Померанчук, Флеров, Неменов, Борис Курчатов, В. А. Давиденко и математик С. Л. Соболев. С большинством из них Курчатов работал прежде.

Курчатов начал собирать группу физиков и инженеров для  работы непосредственно над конструкцией бомбы. Возглавить эту группу он предложил  Харитону. Тот вначале отказался, так как хотел продолжать работу по минному и противотанковому оружию, которое использовалось бы в войне против Германии. Но Курчатов, как вспоминает Харитон, настаивал и сказал ему: «нельзя упускать время, победа будет за нами, а мы должны заботиться и о будущей безопасности страны». Впрочем, Харитона привлекло и то, что «это было совсем новое, а значит, и очень интересное дело», и он согласился присоединиться к проекту, продолжая в то же время работать для Наркомата боеприпасов. Выбор Курчатова многих удивил, поскольку Харитон, с его мягкими и интеллигентными манерами, не соответствовал представлению о сталинском начальнике. Выбор Курчатова продемонстрировал присущее ему мастерство в подборе кадров, так как Харитон доказал, что является прекрасным научным руководителем программы создания оружия. Харитону было тогда 39 лет, он был на год моложе Курчатова. Они были знакомы друг с другом с 1925 г. и теперь стали еще более близки, работая без трений и соперничества.

Самой серьезной проблемой  для Курчатова стало получение  урана и графита для сборки. В начале 1943 г. у него был только «пестрый набор» «небольших количеств разнородных, далеко не лучшей чистоты кустарных изделий в виде кусков урана и порошкового урана и его окислов». Это было намного меньше 50–100 тонн, необходимых для уран-графитовой сборки, по его оценке, приведенной в докладе Первухину. В 1943 г. в распоряжении Курчатова имелись только одна-две тонны урана, как сообщал он Первухину в июле этого года, и было совершенно неясно, сколько времени понадобится для получения нужных 50 тонн.

Первухин и Курчатов вызвали в Москву Хлопина, чтобы  тот доложил об имеющихся государственных  запасах, которые оказались незначительными  по сравнению с тем, что было нужно  Курчатову. Когда Ферсман в ноябре 1940 г. докладывал на заседании Урановой комиссии о его и Хлопина экспедиции в Среднюю Азию, он сказал, что к 1942–1943 гг. можно будет извлекать ежегодно 10 тонн урана. При таких темпах Курчатову понадобилось бы от пяти до десяти лет, чтобы получить уран в необходимом для его сборки количестве. В 1943 г., после доклада Хлопина, правительство дало задание Наркомату цветной металлургии как можно скорее получить 100 тонн чистого урана. Это указание мало что дало: «как можно скорее» на практике отнюдь не означало «в первую очередь», так как лишь первоочередные приказы должны были выполняться к определенной дате.

В мае 1943 г. Курчатов просил Н. И. Сужина и 3. В. Ершову из Института  редких и драгоценных металлов снабдить его разными соединениями урана  и металлическим ураном, причем в  каждом случае требовалась необычайно высокая химическая чистота. Первый слиток урана весом около килограмма был получен в лаборатории Ершовой в конце 1944 г. в присутствии комиссии, возглавляемой Первухиным. Прежде чем получить уран, который ему был необходим, Курчатову предстояло пройти еще долгий путь.

В конце января 1943 г. Советское  правительство послало в вашингтонское  Управление по ленд-лизу запрос на 10 килограммов  металлического урана, 100 килограммов  окиси урана и столько же нитрата  урана. Генерал Гровз удовлетворил запрос из опасения, что отказ привлек бы внимание к американскому проекту как Советского Союза, так и любопытных в Вашингтоне. Соединения урана (но не металл) были отправлены в Советский Союз в начале апреля. Вначале 1943 г. советская Закупочная комиссия запросила по 220 килограммов окиси урана и нитрата урана. Этот заказ был отправлен на Аляску для транспортировки в Советский Союз в июне 1943 г. В апреле 1943 г. генерал Гровз предоставил советской Закупочной комиссии экспортную лицензию на 10 килограммов металлического урана. Советская комиссия не смогла найти того, что хотела, и в начале 1945 г. вынуждена была удовлетвориться одним килограммом загрязненного урана. Более поздний запрос советской комиссии на восемь тонн хлорида урана и на такое же количество нитрата урана был отклонен. В ноябре 1943 г. Советский Союз получил из Соединенных Штатов 1000 граммов тяжелой воды, а затем, в феврале 1945 г., еще 100 граммов.

Запрошенный из Соединенных  Штатов уран пригодился бы для экспериментов  в Лаборатории № 245, однако сведения о том, что этот уран когда-либо дошел до Курчатова, отсутствуют. Конечно, для Курчатова было чрезвычайно важно иметь уран. В. В. Гончаров, инженер-химик, который пришел в Лабораторию № 2 в 1943 г., писал, что в 1945 г. в ней имелось только 90 килограммов окиси урана и 218 килограммов металлического порошка и все это было доставлено из Германии. Возможно, Советское правительство получало уран из Соединенных Штатов для изготовления сплавов, используемых в производстве вооружений, а не для атомного проекта.

К началу 1945 г. советская  разведка имела общее представление  о «проекте Манхэттен». В феврале 1945 г. В. Меркулов, народный комиссар госбезопасности, писал Берии, что, как показали исследования ведущих американских и английских ученых, атомная бомба реальна, и для того, чтобы ее изготовить, нужно решить две главные задачи: получить необходимое количество делящегося материала — урана-235 или плутония — и сконструировать саму бомбу.

Советская разведка получила информацию и об англо-канадском проекте военного времени, наиболее важными элементами которого были проектирование и постройка тяжеловодного реактора. Источником информации был Алан Нанн Мэй, английский физик, который в 1942 г. вошел в состав ядерной группы Кавендишской лаборатории и позднее был послан работать в Монреальскую лабораторию. Весной 1945 г. Мэй передал в советское посольство в Оттаве письменное сообщение обо всем, что он знал об атомных исследованиях. Позднее он говорил, что сделал это, «чтобы работы по атомной энергии велись не только в США». В первую неделю августа 1945 г. он передал микроскопическое количество урана-235 (слабо обогащенный образец) и урана-233. Образцы урана-235 и урана-233 сразу же были отправлены в Москву. В марте 1945 г. в одном из своих докладов Курчатов написал Первухину, что было бы чрезвычайно важно получить несколько десятков граммов высокообогащенного урана. Того, что передал Мэй, было явно недостаточно.

В первые месяцы 1945 г. после  получения информации из Соединенных  Штатов группа по созданию бомбы изменила направление своей работы. Большую роль в этом сыграл отчет, полученный от Фукса через Гарри Голда. В этом отчете Фукс, согласно его признанию, полностью описал плутониевую бомбу, которая к этому времени была сконструирована и должна была пройти испытания (кодовое название «Тринити»). Он представил набросок конструкции бомбы и ее элементов и привел все важнейшие размеры. Он сообщил, что бомба имеет твердую сердцевину из плутония, и описал инициатор, который, по его словам, содержал полоний активностью в 50 кюри. Были приведены все сведения об отражателе, алюминиевой оболочке и о системе линз высокоэффективной взрывчатки.

Фукс информировал Голда, что на испытаниях «Тринити», как  ожидается, произойдет взрыв, эквивалентный  взрыву 10 000 тони тринитротолуола, и сказал ему, когда и где это испытание будет проведено. В своем сообщении он упомянул, что, если испытания окажутся успешными, существуют планы применения бомбы против Японии.

7 апреля 1945 г. Курчатов  написал доклад, который явно  был откликом на информацию, полученную от Клауса Фукса в феврале. Из Курчатовского доклада от 7 апреля ясно, что информация, полученная от Фукса, была более важной, чем материалы, рассмотренные им тремя неделями раньше. Она имела «большую ценность», писал Курчатов. Советские физики пришли к тем же выводам об эффективности взрыва, что и американские, писал Курчатов, и сформулировали тот же закон, по которому эффективность бомбы пропорциональна кубу превышения массы бомбы над критической.

 «Я бы считал необходимым, — писал Курчатов в конце этого раздела своего доклада, — показать соответствующий текст проф. Ю. Б. Харитону».

Доклады Курчатова подтверждают важность сведений, почерпнутых из шпионской информации Фукса. Они  также свидетельствуют о том, что Советский Союз имел и другие источники информации о «проекте Манхэттен». Анатолий Яцков, который (под именем Анатолия Яковлева) был офицером НКГБ в Нью-Йорке, курирующим Гарри Голда, говорит, что по крайней мере половина его агентов не была раскрыта ФБР. Ясно, например, что кто-то еще передавал в СССР информацию о работе Сиборга и Сегре в Беркли. Но имеющиеся сведения свидетельствуют о том, что Фукс был заведомо самым важным информатором по «проекту Манхэттен».

Продвижение Красной  армии в Центральную Европу создало  ощутимые преимущества для реализации атомного проекта. В конце марта 1945 г. чехословацкое правительство в изгнании, возглавляемое Эдуардом Бенешем, возвращаясь в Прагу, переехало из Лондона в Москву. Во время его пребывания в Москве было подписано секретное соглашение, давшее Советскому Союзу право добычи в Чехословакии урановой руды и транспортировки ее в Советский Союз. Урановые шахты в Яхимове вблизи границы с Саксонией в начале столетия были главным мировым источником урана. Перед Второй мировой войной эти шахты давали около 20 тонн окиси урана в год. Во время войны там велись некоторые работы, но затем шахты были закрыты. Советская разведка узнала, что Англия хотела бы добывать уран в Чехословакии. Это, без сомнения, усилило интерес Советского Союза к соглашению с чехословацким правительством.

Правительство Бенеша, вероятно, не осведомленное о том значении, которое теперь приобрел уран, согласилось  поставить Советскому Союзу весь имеющийся в Чехословакии его  запас и в будущем поставлять добываемую урановую руду только в СССР. Советский Союз должен был контролировать как добычу руды, так и ее транспортировку, и оплачивать стоимость добычи руды и сверх того 10 процентов в качестве коммерческого дохода. Это был стандартный советский подход к оценке стоимости сырья, но впоследствии такая низкая цена вызвала недовольство в Чехословакии.

Доступ к чехословацкому урану был важен, но еще большая  выгода последовала из оккупации  Германии. В мае 1945 г. в Германию выехала  специальная группа советских специалистов для изучения германского атомного проекта. Это была группа, подобная группе «Алсос», которую сформировал генерал Гровз, чтобы определить, что же знали немцы об атомной бомбе. Советская миссия представляла собой часть более широкого мероприятия, проводимого Советским Союзом, по использованию достижений немецкой науки и техники.

В состав советской миссии входили 20–30 физиков, включая Кикоина, Харитона, Флерова, Арцимовича, Неменова и Головина. Ведущие ученые надели форму подполковников НКВД. Курчатов не участвовал в этой миссии. «Но вы не думаете о будущем, что скажут потомки, если будут знать, что Курчатов побывал в Берлине», — сказал он Флерову, который убеждал его поехать в Германию. Возможно, Курчатов опасался, что НКВД сочтет немецких, а не советских ученых способными сыграть ключевые роли в советском проекте. Это было бы, в его представлении, оскорблением советской науки.

Советские ученые вскоре обнаружили, что мало что могут извлечь  из немецкой ядерной науки. Немецкие ученые не выделили уран-235, не построили  ядерный реактор, недалеко ушли они и в своем понимании того, как сделать атомную бомбу. Советская миссия, однако, обнаружила, что ведущие немецкие ядерщики, среди них Отто Ган и Вернер Гейзенберг, попали на Запад. Десятка самых известных ученых была интернирована англичанами в Фарм-Холле, вблизи Кембриджа.

Некоторые немецкие ученые, однако, решили не убегать от Красной армии. Среди  них был барон Манфред фон  Арденне, «очень способный техник…  и первоклассный экспериментатор», у которого была частная лаборатория  в Берлин-Лихтерфельде и который создал прототип устройства для электромагнитного разделения изотопов. Другим физиком был Густав Герц, который в 1925 г. вместе с Джеймсом Франком получил Нобелевскую премию за эксперименты по электрон-атомным столкновениям, что сыграло важную роль в развитии квантовой теории. Герц, который также разрабатывал газодиффузионный метод разделения изотопов, с 1935 г. работал в компании «Сименс». Петер-Адольф Тиссен, глава берлинского Института физической химии кайзера Вильгельма, руководивший в Третьем рейхе исследованиями и разработками по химии, также выехал в Советский Союз. Аналогичным образом поступили Николаус Риль, директор исследовательского отдела в компании «Ауэр», и химик Макс Фольмер.

Петер-Адольф Тиссен сказал, что «единственным шансом… для германской науки в будущем было бы наиболее тесное сотрудничество с Россией». Он был уверен, что немецкие ученые сыграют в будущем ведущую роль в России, особенно те из них, кто обладает какими-то знаниями о секретном оружии, которое готовится, но не до конца разработано. По его мнению, Германия с ее потенциалом, ее ученые, инженеры, квалифицированные рабочие станут в будущем решающим фактором, и страна, на чьей стороне окажется Германия, будет непобедимой.

Немецкие ученые были перевезены в  Советский Союз в мае и июне 1945 г. вместе с оборудованием из их лабораторий. Им были предоставлены комфортабельные дачи под Москвой, но определенные задачи были поставлены перед ними не сразу.

Однако не немецкие ученые или их лабораторное оборудование, а немецкий уран был главной находкой советской миссии. Харитону и Кикоину удалось в результате тщательного детективного расследования напасть на след свыше 100 тонн окиси урана, которые были спрятаны. Позднее Курчатов сказал Харитону, что это позволило выиграть год при создании первого экспериментального реактора. Впоследствии разведка Соединенных Штатов оценила, что в конце войны Советский Союз получил в Германии и в Чехословакии от 240 до 340 тонн окиси урана.

Соединенные Штаты и  Великобритания пытались помешать Советскому Союзу извлечь из достижений немцев какую-либо выгоду для своего атомного проекта. Интернирование союзниками немецких ученых было частично продиктовано желанием исключить возможность того, чтобы они попали в руки Советов. С этой целью были предприняты и другие шаги. 15 марта генерал Гровз попросил американские ВВС разбомбить завод компании «Ауэр» в Ораниенбурге, к северу от Берлина. Этот завод изготавливал металлический уран и торий для германского атомного проекта и находился в советской зоне оккупации. «Цель нашей атаки на Ораниенбург была скрыта как от русских, так и от немцев, — самодовольно замечает Гровз в своих мемуарах, — так как одновременно были проведены столь же сильные бомбежки маленького городка Цоссен, где располагалась штаб-квартира германской армии».

Но советские власти не были введены в заблуждение этим, и Николаус Риль узнал от советских офицеров, что они подозревали, почему завод разбомбили. В апреле 1945 г. Гровз подготовил англо-американскую группу к вывозу 1200 тонн урановой руды, основного немецкого запаса, из соляной шахты в окрестностях Штрассфурта, который должен был попасть в зону оккупации. Этот уран был бы очень полезен для советского проекта.

Советский атомный проект получил еще больший выигрыш  во времени в результате оккупации  Восточной Германии, где урановые запасы оказались даже более значительными, чем в Чехословакии. Уран был найден на юго-западе Саксонии, на северных склонах Рудных гор, к югу от которых были расположены месторождения в Яхимове. Этот уран не добывался, и, очевидно, Гровз не знал о существовании имевшихся там залежей. Да и советские власти в конце войны также не представляли, насколько богаты эти залежи, которые вскоре стали самым важным источником урана для советского проекта.

Создание КБ-11⁵

С конца 1945 года шел поиск  места для размещения сверхсекретного объекта. Рассматривались различные варианты. В конце апреля 1946 года Ю. Харитон и П. Зернов осмотрели Саров, где прежде находился монастырь, а теперь размещался завод N 550 Наркомата боеприпасов. В итоге выбор остановился на этом месте, которое было удалено от крупных городов и одновременно имело начальную производственную инфраструктуру.